Окраина пустыни
Шрифт:
— Не прижимайся ко мне, — и он отпихнул ее. — Мне тесно.
— Ну, как хочешь. Страдать не буду, — с зычным равнодушием сказала Ирка и ушла, но заявились счастливые и румяные Шелковников и Олька — они очень хотели есть, и Шелковников спрашивал, не все ли он пожрал и выпил тут без них, и не терял ли время даром, а потом отвел его подальше и стал хихикать:
— Праздник сегодня в общаге. День открытых дверей. 402-я угощает. Вон тот мужик новый, смугляк, из 402 скосил в «Интуристе» под араба и снял проститутку на валюту, провел ее через вахту, а она спутала, к нам зашла — вот эта, и
— Я пойду спать, —и Грачев сдался и пошел за телом своим в читалку, сел за спину тонкошеему очкастому первокурснику, который читал по сорок минут и десять минут ходил у окна, разводя руки в стороны и приседая гусем, — в столе он хранил коржик на ночь, а Грачев тонул в стеклянном отсвете стола, уложив на него гаечными ключами руки, и шел на попятную, сдавался и обыденное думал.
Первокурсник, двигая остренькими лопатками, перевертывал страницы и скудно отщипывал от заветного коржика для подкрепления. В изумившем его юную душу месте он крякнул:
— Но это же неслыханно! — и впервые обнаружил существование Грачева в пространстве.
— Тебе, кажется, лучше пойти в другую читалку, дружок, — решил и сказал в лоб Грачев. — Это будет славно. Ко мне сейчас придет в гости девушка сюда. Нам надо поговорить.
Шея первокурсника из сиреневой стала пунцовой, и перелистываемые страницы зашумели, как гуси-лебеди.
Грачев подошел после печального вздоха и захлопнул его книгу, проговорил, как заученное:
— Извини, сынок. Я жду девушку. Хотя ты мне и очень нравишься. У тебя нет брата?
Тот оскорбленно сгреб свои манатки и уже на выходе задиристо выпалил:
— Ты не думай! У меня — красный пояс по каратэ!
Грачев прочувствованно сказал:
— Я так и знал, что вы благородный юноша. Коржик не забыл?
Потом он убрал утомляющий свет и сел додумывать свое до конца, по-кошачьи оцепенело и бессмысленно уставившись на черную дорогу, на разъезды такси на круглой площади у подъезда.
Дальше он повел себя к администратору. За десять шагов уже витал испуганный голосок: :
— И он— ну зачем, господи! — прямо ко мне. Как выбрал! И ведь не задрипанный какой — бородка, усы. Я, как почувствовала, и от него так — бочком, бочком, а он догнал, догнал. Уж не знаю: чем я ему так приглянулась? — размышляла в комнатке администратора косоглазая вахтерша, почесывая с ожесточенным видом щиколотку, скрытую мужским синим носком. — И обращается вежливо: забыл свой пропуск. Не имею морального права без него пройти. Оставляю в залог дипломат и немедленно возвращаюсь. Очень скоро. «Рэ» — не выговаривает. Точно — не русский. Может, еврей? И родинка тут на лбу. Вот тут. И с концами. Мы дипломат, дуры, разобрали — личность определяли. Бутылку водки нашли, а пока разбирались, —ей уже кто-то
Вера отдыхала под низким торшером, мягкая и желтая, и тянула, томясь:
— Не знаю, Холопова. Я только в прачечную выходила. Ты сама знаешь, как там: все по счету надо, руками. Видишь, сижу: пошевелиться нету сил, ноги мои не ходят, поняла? Не видела я никого. Один чернозадый только донимал целый день, разве отобъешься — ходит и ходит, изнасиловал меня своим магнитофоном, —ну не брала я его! Ой, Грачев…
Косая упорхнула, чуть не вывихнув шею в попытке поймать взглядом гостя.
— А вот ты, — и она отправила руки свои в него — гладить плечи, грудь, волосы, стесняясь себя и дыша щекотно в его губы, касаясь, врастая. — А вот ты… Не вытерпел. Рано же еще, Грачев.
— Вера, дай мне ключи от читалки.
Она осеклась, по-детски явно, но руки свои унять не смогла, и они все что-то разглаживали и поправляли, трогали и ластились, и улыбка качалась на ее губах, как на коромысле: тяжело, робко, она спрятала губы в ладони, в дряблую кожу, и оттуда щевельнулось неясное:
— Не придешь?
— Приду. Ну при чем здесь это?! Я же сказал сразу, — Грачеву казалось, что он читает стихотворение. — Друг ко мне приехал. Это он дипломат на вахте забыл, выпил…
— И ты с ним.
— И я. Ему отлежаться надо. Я в читалку матрас брошу — он поспит, а то у Шелковникова гости.
Она печально взглянула на него и полезла в стеклянный ящичек за ключом.
— Вер, дай тогда заодно и дубликат от 402-ой, чтобы два раза не ходить. Он там вещи оставил, когда нас ждал, а они в кино пошли, а вещи его у Аслана, я сейчас возьму и принесу, ладно?
Она протянула ему два ключа с картонными бирочками.
— Грачев, что там сегодня в 402-ой за проходной двор? Только и слышу: дверь —хлоп да хлоп! и орут как оглашенные, перепились, что ли? Нового к ним поселили — так и зажили весело. Что там у них, день рождения? Ты не был? Они видео, что ли, купили?
— У них тоже гости. День рождения. Гуляют. Ну пока.
— Пока. В двенадцать. Я тогда буду совсем готова. Сейчас, извини, не товарный вид. Не ждала. Никак косую не могла спихнуть.
— Вот видишь. Хоть какая-то польза от меня. Пока.
Он примостился на полу у лифтов и развернул выуженную из урны газету. В Перу избранное правительство было левоцентристское. Интересно, что там еще…
Лифты катили все веселее, и чаще мелькали проходящие ноги: в одиннадцать в видеосалонах на третьем, восьмом и двенадцатом этажах самый смачный, последний сеанс.
Они опять прибыли стайкой: Аслан. Хруль, их смуглый начальник и еще пара смазанных лиц.
Хруль покинул кампанию, объявив:
— Я лучше в теннис.
И убежал вниз, не увидев Грачева.
Остальные угрюмо и величаво ждали.
Грачев прервал изучение предвыборной речи сенатора из Вологды на первой полосе и затолкал газету обратно в урну, поглубже.
— Ой, Асланчик, — сказал он так, чтобы услышали все.
Обернулся только Аслан и в вопросительном презрении поднял брови: