Окровавленная красота

Филдс Элла

Все, что имело значение, — это то, что его аромат корицы и мяты затуманил трещины в моем сердце, его прикосновения выровняли мое дыхание, а его слова заставили меня почувствовать себя в безопасности. Как будто он удержал бы меня от раскола, если бы я только позволила ему.

У меня больше никого и ничего не было, поэтому я это сделала.

В море стеганых одеял и шелковых покрывал я мечтала

весь следующий день напролет с широко открытыми глазами, моргая и глядя в стену.

Впервые с тех пор, как я прибыла в этот… замок, я крепко спала. Томас был со мной, пока мои глаза не решили, что им надоело оставаться открытыми, затем он подоткнул мне одеяло и сидел на краю кровати, молчаливый и неподвижный, пока я не заснула.

Когда проснулась, его уже не было рядом, что неудивительно. Для меня стала неожиданностью мысль о том, что я не испытывала отвращения, когда позволила Томасу прикоснуться к себе. Когда позволила ему утешить меня. То, что я чувствовала, было благодарностью и тем знакомым теплом, шевелящимся под запутанными веревками страха, которые теперь ослабли и больше не были связаны узлами.

Не зная, как соотнести мои чувства со знанием происходящего и с информацией о наших родителях, предоставленной Томасом, я решила дать время всему этому утихнуть.

В детстве моя мама обычно говорила: «Надо обдумать», всякий раз, когда мы чего-то не понимали или не могли решить, что делать.

Забавно, она никогда не знала, что ее действия однажды приведут нас всех сюда.

Обдумывала ли она?

Думаю, да, поймала себя на мысль, когда солнечные лучи за окном сменили цвет с золотисто-бронзового на темно-оранжевый. Но все же мама приняла решение. Я не желала верить, что однажды она покинет нас. Я была не в состоянии сопоставить такой бессердечный поступок с женщиной, которую я знала. С женщиной, запах которой ассоциировался с мылом с ароматом роз и тестом для печенья, которая широко улыбалась и носила шляпки для садоводства.

Возможно, она планировала уйти от своего мужа, а может, в конце концов, и не ушла бы, кто знает, но никогда бы нас не бросила. Это все, в чем я была действительно уверена.

И мой отец…

Солнце скрылось за деревьями, прежде чем я решила, что, когда увижу его снова, а я обязательно его увижу, я не скажу ему ни слова. Не было никакого смысла снова бередить старые раны. Папа любил ее. Он игнорировал маму, ставя на первое место работу и другие обязательства, но все равно любил и потерял ее. Он и так уже достаточно настрадался.

Его негодование по отношению к мужчинам, которые, по его мнению, даже в малейшей степени подводили своих женщин, теперь имело немного больше смысла.

Я планировала все рассказать Хоуп, зная, что она никогда не простит меня, если утаю от нее всю правду.

Присев, я размяла затекшие конечности и решила, что мне пора уходить, а это означало найти Томаса.

Приняв душ и переодевшись в чистые джинсы и розовую футболку, провела щеткой по влажным прядям своих волос. В компании тикающих часов за моей спиной я прошлепала по тихому коридору, найдя несколько игрушек, брошенных около арков и ниш. В основном Барби и мягкие игрушки.

Любопытство взяло надо мной вверх,

когда маленькая девочка внутри меня подняла голову, умоляя исследовать это место. Открыв несколько дверей наверху, я обнаружила гостиную, залитую последними лучами дневного света, со старым шезлонгом, креслами в тон и тяжелыми портьерами.

Следующая комната была заперта, и я знала, что она принадлежала Томасу, только по тому, что находилась на верхнем этаже.

Прежде чем я успела открыть следующую дверь, голос Лу-Лу донесся до меня:

— Мисс Клейтон, идите посмотрите, что я сделала!

Такому изобилию можно было почти позавидовать, и я изобразила улыбку, чувствуя прохладу ступенек под моими босыми ногами, когда спускалась по ним.

— Ты не навестила меня сегодня.

Лу-Лу выставила ногу назад, облокотившись о перила.

— Папа сказал, что ты очень устала и хочешь спать. — Она сузила глаза. — Разве это не скучно? Все время спать и валяться без дела?

Взяв ее за руку, я нежно сжала ее.

— Так и есть. Давай, покажи мне, что ты сделала.

Она потащила меня в маленькую комнату, утопавшую в теплых розовых и фиолетово-пурпурных тонах. Игрушки были аккуратно разложены в плетеных корзинках, а длинный детский стол застелен листами чистой бумаги для рисования. Оранжевые жестяные банки заполнены кисточками для рисования, мелками, карандашами и фломастерами. Сама комната не была вычурной, но при этом в ней любой ребенок был бы рад провести за игрой несколько часов.

Томас заботился о ней, это было очевидно с самого начала, но только в тот момент, когда он объяснил, как она оказалась здесь, в логове, наполненном потенциальными ужасами, я увидела его искреннюю любовь к ней.

Лу-Лу пристально посмотрела на меня, указывая пальцем на фигуры, нарисованные на белой бумаге маркером. Ее глаза излучали невинность и предвкушение, пока она ждала, когда я взгляну на ее творение и оценю.

— Кто это? — спросила я, разглядывая трех человек: высокого мужчину, женщину в треугольном платье, а посередине маленькую девочку.

Несмотря на то, что я уже знала ответ, все равно ждала ее объяснений:

— Это ты, я и папа. В тот день мы играли на детской площадке. — Ее голос понизился до громкого шепота, пока Лу-Лу янтарным взглядом осмотрела комнату.

Не в силах сдержать улыбку, даже если бы этого захотела, я провела ладонью по ее косе.

— Мне нравится. Кто сделал тебе прическу?

— Мурри, — сказала она с явным раздражением. — Обычно меня заплетает папа, но сегодня утром он был занят.

— Тебе не нравится, когда Мурри причесывает тебя?

Лу-Лу снова осмотрела комнату.

— Не совсем, — прошептала она. — Он всегда туго затягивает волосы.

Я представила себе, как один из мужчин делает ей прическу, и поняла, что появившийся образ в голове был очень красочным и четким.

Тихий смешок вырвался из меня.

— Почему бы тебе просто не попросить его не заплетать так туго?

Девочка опустила плечи.

— Я бы сказала ему, но Мурри, его лицо… — Она прикусила губу, и через мгновение я кивнула ей, чтобы она продолжила. — Он попал в очень серьезную автомобильную аварию, и я не хочу ранить его чувства.