Окутанная тьмой
Шрифт:
— Прости, Люси, — тихо шепчет он, опуская глаза, чувствуя, как горит лоб, перепачканный чужой кровью, её кровью, и стискивает зубы, осознавая свою беспомощность, бессилие в такой ситуации. Он чувствует себя не просто виноватым, он чувствует себя главной причиной, по которой она сейчас лежит так, не чувствуя биения собственного сердца, находясь уже просто не здесь. Нацу всегда ощущал за собой большую ответственность, со временем поняв, почему Эрза была каждый раз так строга. Из-за этого все возвращались целыми и невредимыми. Нацу же отвечал за свою команду: за этого непоседливого кота с озорными чёрными глазами, за эту девушку, беззащитную, нуждающуюся в поддержке и крепком
Нацу прижимает к своей груди её холодную ладонь, крепко стискивая тонкие пальцы, трепетно целует, мысленно прося прощения за то, что просто не уберёг. Для него она всегда была обычной хрупкой девушкой, не смотря на то, что имела столько редких ключей и сильных духов, не смотря на свою смелость и храбрость — просто девушка. И пускай пытается быть сильной духом и телом, всё равно защищал собой, пускай кричит, дерётся, терпит, не роняя ни звука сквозь плотно сжатые зубы, когда больно. В первую очередь она была даже не волшебницей, не леди из славной семьи Хартфилиев, а просто девушкой, которую нужно защищать, а он не смог, не успел, не среагировал.
Драгнил находился словно в трансе, не полностью понимая происходящее, не принимая тот факт, что её больше нет здесь. В груди всё болезненно сжимается, потому что теперь нет той просто Люси, нет того уюта в знакомом издалека доме, нет того света и притяжения, которые каждую свободную минуту тянули туда, сильно и необъяснимо. Она ведь больше не улыбнётся, не сможет, не поздравит его с очередной победой, взятой собственной кровью и потом, не подаст руку, когда он упадёт и будет ждать помощи, чьего-то блеска в знакомых глаз, заботы. Она больше не будет прятать полностью исписанные её ровным, аккуратным почерком письма, не будет вновь рассказывать нормы и правила приличия, поведения в гостях. Больше Нацу не сможет отличить тот нежный запах чего-то необычного, вышедший из окон её кухни. Теперь в том доме будет пусто, и от этого в разы больнее.
Нацу продолжает бездействовать, с необычайным трепетом, как нечто самое дорогое, прижимая к груди совершенно холодную тонкую девичью руку. Надеется отогреть своим теплом, опять бережно целует каждый палец, постоянно, в немой надежде, поднимая глаза на болезненно-бледное лицо с появившимися несвойственными тёмными дугами под глазами. Нацу не узнаёт в ней прежнюю Люси, но всё равно пытается вернуть её назад, вспомнить тот светлый, нежный образ, держа её ладонь у своего сердца, которое выбивает лишь одно слово: «Вернись».
— Нацу? — тихо шепчет Хэппи, боязливо сжимая в лапках окровавленный платок; шумно сглатывает, когда порывом ветра до него ещё сильнее доходит этот запах... нежеланный, страшный, убивающий всю надежду изнутри. — Может, отнесём её к Полюшке? Она ведь недалеко, я помогу тебе, правда. Она разбудит Люси, — с детской наивностью в покрасневших глазах, будто пытаясь убедить и самого себя в этом, произносит Хэппи, решительно стирая со щёк слёзы. Потрясённое сознание свято верит, что шанс, не смотря на потраченное, считай в пустую время, есть; Целительница при помощи своих сил, своей магии всё же сумеет заставить Люси проснуться, вернуться домой. Хэппи ждёт и надеется, что так
Драгнил и сам почему-то начинает верить, не обращая внимания, что пульса уже давно нет. Вместо этого в его душе яро и необъятно начинает гореть огонь надежды, стремительно поглощая прежнее потухшее пепелище. Нацу знает и чувствует, что пускай расстояние и не так велико, но преодолеть его самостоятельно с Люси на руках он не сможет, не хватит сил. И сейчас целиком и полностью он полагается на Хэппи, который настроен гораздо серьёзнее и увереннее его. Нацу, словно беспомощный ребёнок, который так до дрожи боится крови. Драгнил неуверенно поднимается на ноги, опираясь на колени, ноги едва заметно дрожат, где-то ещё мелкой болью отдаётся растяжение, но на это нет никакого времени, и Нацу делает шаг вперёд, сквозь крепко сжатые зубы.
Хэппи тяжко поднимает обоих над густым лесом, жмурит глаза, стремительно переходя через предел своих возможностей. Крылья, сильно потрёпанные прошлым полётом, неприятно ноют, колют, но Хэппи не обращает внимания. По памяти он летит в том направлении, где, закрывшись на все замки, в согласии лишь с природой в своём просторном домике живёт женщина, известная благодаря своей силе и умениям. Отшельница, истинная ценительница тишины и одиночества, нелюдимая женщина, когда-то разочаровавшаяся в человеческом обществе. Хэппи, завидев деревянную крышу, резко дёргается вниз, будто неумело, но мгновенно выравнивается, опуская Нацу у калитки, расположенной прямо напротив двери дома.
Драгнил опускается не смело, крепче прижимая к себе девушку, а та безмолвна, тиха и непривычно холодна. На мгновение ему казалось, что она дышит, но почему-то он с неприязнью и необъяснимой ненавистью к себе и собственному разуму списывал всё на ветер, лохматящий волосы. Нацу держит Люси бережно, часто опуская взволнованный взгляд на спокойное лицо, теперь украшенное грязными, едва подсохшими кровавыми разводами. Всё чаще появляется глупое, поистине детское желание пощекотать её, заставить сквозь глубокий сон улыбнуться и после открыть сонные, заспанные глаза, но Нацу отдёргивает себя от этой мысли, считая, что лишь Целительница сможет привести её в чувства.
Став напротив двери, Нацу не медлит, несколько раз ударяя по ней ногой, тут же его слух улавливает сварливый старческий голос, который, причитая что-то неразборчивое, только приближается. Драгнил испуганно замирает, когда одна за другой звякают железные цепочки и, резко отворяя дверь внутрь, на пороге предстаёт Полюшка, как и всегда, находясь в недобром расположении духа. Алые глаза ненавистно горят, свысока взирая на нарушителя её драгоценного спокойствия и тишины, но её пугающий взгляд исчезает, как только Нацу боязливо и не смело кивает на Хартфилию. Целительница замирает, не знает с чего начать, дрожащей сморщенной рукой касаясь шеи, нащупывая пульсирующую вену — и тут же испуганно охает.
— Что ты с ней сделал? — грозно, с дрожью в голосе вскрикивает она, отходя на несколько шагов назад, будто действительно боясь. Целительница всегда недолюбливала убийц драконов, потому что те могучие и сильные существа растили их по-своему и, наверняка, приучали свои повадки. «Зверь может вырастить только зверя!» — повторяла она себе изо дня в день, не давая слабины, не позволяя быть доброй и открытой с ними. И теперь в том, что произошло, в том, что видит она своими собственными глазами, виноват лишь он — настоящий убийца, выращенный диким животным.