Окутанная тьмой
Шрифт:
— Эта девушка, ваша Люси, она умерла… — голос Целительницы дрожит, под конец, на самом последнем слове, вовсе звуча глухо, почти неразборчиво. Однако Макаров услышал её, не давая вновь произнести эти страшные слова, он, будто ужаленный чем-то, отшатывается назад, прикладывает левую ладонь к своей груди. Мастер болезненно морщится, будто только что часть его души, одну из самых важных, отрывают, вырывают железными щипцами без его согласия; и именно такой реакции, как у настоящего отца, потерявшего своего дорогого, незаменимого никем другим ребёнка, ожидала Полюшка. Женщина срывает с корзины платок, тут же дрожащими руками находя среди многих других нужный пузырёк; Макаров
— Расскажи мне, как это произошло, — ослабшим голосом просит он, сипло дыша, всё ещё держась за свою одежду, где так же неугомонно и гулко бьётся сердце, отдаваясь невыносимой болью по всему телу.
— Меня не было там в тот момент. Её принёс тот неугомонный мальчишка, уже мёртвую. Сказал, что сорвалась со ступеней. А я уже не могла помочь ей, сердце не билось, — оправдывается она, хотя и видит, как тепло и заботливо на неё смотрит Макаров, даже не думая упрекать в том, что она не смогла, не приложила все силы на спасение Хартфилии. Вот только всю душу Целительницы охватывает чувство вины. Её никто не винит в этой смерти, её совесть и её руки чисты, она сама винит себя за то, что не хватило времени и решимости, ведь, быть может, был шанс. Маленький, угасающий, но был…
— Нужно рассказать об этом, всем рассказать. Они ведь её друзья, они должны знать, — начинает себе под нос проговаривать Мастер, отдалённо, на задворках разума, упрекая себя за то, что связь с ней, с его семнадцатилетней дочкой, была настолько слабой, что он не почувствовал её боли. Макаров, опуская руку с груди, уверенно направляется к двери, но на пороге останавливается, растеряв всю свою решимость, и, обернувшись на растерянную женщину, задаёт главный мучающий его вопрос: — А может не стоит говорить? — задумчиво протягивает он, не двигаясь с места, старательно взвешивая все аргументы и слова. Он даже и не знал, что говорить им.
— Стоит, — перебивает его Целительница, качая головой, и вновь закрывает корзину платком, намереваясь выйти вместе с ним, чтобы сказать это. Макаров чувствует, что и ей тоже было нелегко, и сейчас она лишь каким-то чудом, с помощью плотной и крепкой маски, выстроенной за долгие годы, держится, не позволяя себе ни слёз, ни криков, ни истерик. Мастер вздыхает и нехотя идёт к лестнице, там, на последней ступени, останавливаясь ровно посередине, как и всегда, когда приходится объявлять нечто важное.
Десятки пар глаз, таких чистых, заинтересованных и родных, поднимаются на Мастера, и тот едва держится, сурово осматривая каждого, со страхом представляя, как всего лишь одно слово заставит их упасть в омут боли, почувствовать жжение в сердце и поддаться горечи. Макаров видит, в каких заботливых, светлых и милых улыбках изогнуты их губы, заставляя его, старого и немощного отца, улыбаться им в ответ в тысячи раз светлее, радостнее. Мастер глотает сухой колкий ком, ставший в горле, и останавливает свой взгляд на серьёзной, впрочем, как и всегда, Скарлетт. Та хмурит тонкие брови, сводя их на переносице. Мастер знает, как болезненна эта новость будет именно для неё и подозревает, как сильно содрогнётся её сердце, совсем незащищённое толстым слоем железных доспехов.
— У меня для вас, всех вас, печальное известие, — начинает Макаров, сложив руки за спиной, чтобы только эта неудержимая дрожь не выдавала его, не пугала его детей раньше времени. Хотел бы он молчать, хотел бы весь день, всю неделю, весь месяц и год видеть их искреннюю радость и доброту, но сегодня ему лично, собственными руками, предстоит сломать их мир, такой наивный и детский.
— Что же случилось, Мастер? Что-то серьёзное? — голос девушки, пока не знающей и даже не подозревающей о смерти лучшей подруги, холоден, но это уже привычно. И бесчувственной Эрзу назвать никто не в силах, потому что это не так, они видели и знали, кто она и что скрывает под своей привычной железной бронёй. Скарлет, держа руки на груди, не отводит чуть сощуренных карих глаз с Мастера, а тот просто не выносит, отворачивается, глядя в стену. Эти глаза смотрят ему прямо в душу, но не видят, пока что не видят и не знают ничего.
— Произошло страшное, — начинает Мастер через силу, и этот тон, пугающий и горестный, заставляет волшебников со всей серьёзностью отнестись ко всем его словам. Макаров в который раз осматривает своих юных магов заботливым родительским взглядом и, наконец, решается, глубоко и тяжело вздыхая. — Одно из сегодняшних заданий забрало жизнь одного члена нашей дружной семьи... прошу вас держать себя в руках и не делать глупостей, просто выслушайте меня внимательно. Через два дня мы похороним её на городском кладбище, а пока, девушки и Полюшка-сама, начинайте готовиться к погребальной церемонии. Давайте проводим, как следует, в иной мира нашего общего друга, нашу подругу, нашу Люси, — заканчивает свою речь Мастер и, не оборачиваясь, поспешно уходит назад, в свой кабинет; все неверующие, поражённые до глубины души взгляды приходится терпеть Целительнице, но и она стремительно спускается вниз, не желая столько внимания, под локоть выводя на улицу затихшую Скарлет. Эрза идёт послушно, едва заметно покачиваясь под суровым и жёстким напором, терпя сильную хватку женщины, оставляющую на коже белые полосы, которые Целительница и не замечает. Эрза с жадностью вдыхает воздух, восстанавливая перехваченное дыхание, болью раздавшееся в теле; Эрза не говорит ни слова и уже сама, на ослабших ногах, следует за женщиной, ведущей её, как самую стойкую, самую сильную, в свой дом.
— Мне жаль, — коротко произносит женщина, а Эрза не в силах ответить ей, сказать, что она не виновата, и отвести взгляд от белого, казавшегося просто кукольным, лица Хартфилии, которой больше нет, да и не будет с ней рядом. Скарлет сжимает кулаки, настойчиво стараясь отогнать от себя воспоминания, то тепло и радость, которую ей каждый день, каждую минуту, каждую секунду давала она, её подруга, просто находясь рядом. Теперь же с пылающим рассветом возносится на небеса её душа. Эрза сквозь боль, сквозь набежавшие слёзы и горечь, убивающую её изнутри, медленно и мучительно, готова проводить подругу в последний путь. Готова стать тем, кто отпустит ей первой…
— Удачи тебе, Люси. Счастливо достигни Рая, пусть Бог простит тебе все грехи. Пусть ангелы примут тебя к себе: пусть плетут косы, пусть кружат тебя в беззаботном танце, пусть даруют тебе крылья, чтобы ты могла навещать нас здесь. Я буду молиться за тебя, не волнуйся, мы будем ждать твоего возвращения, — девушка криво улыбается, крепче сжимая тонкую холодную ладонь в своих руках, со всей любовью целуя прямые пальцы. Целительница позади тяжело вздыхает, снимает плащ, начиная подготавливать воду и чистые полотенца.