Ола
Шрифт:
А рыцарю моему – хоть бы хны!
– Согласно же обычаю короля Родриго Старого, каждый вольный кастилец, сеньоры, вправе защитить свою честь ордалией, то есть судом Божьим, и в том препятствий ему чинить не след.
Окружили альгвазилы моего Дона Саладо. Зажмурил я глаза…
– Отчего же не поступить нам так и сейчас, добрые севильянцы?
Негромко ответил голос – женский, приятный такой. Но от голоса этого толпа в камень обратилась.
Поглядел я…
Она!
Рыжеволосая, на белом аргамаке, в платье черном с воротником высоким, серебряным…
Изабелла!
Слетели
– Вам же, сеньор, спасибо, что напомнили нам об обычаях наших славных, кастильских, блюсти кои есть наш непременный долг!
Ее Высочество Изабелла Трастамара улыбнуться изволила. Дону Саладо, рыцарю моему улыбнуться. Слетел идальго с коня, копье уронил, на колено бухнулся…
– Встаньте, сеньор, встаньте! А вы, сеньор ассистент, распорядитесь…
О чем да как – и слушать не стал. Локти сами собой заработали. Хорошо еще, толпа к помосту подалась, так что я мигом в месте нужном оказался.
– Ну, рыцарь!
Смотрю я на него – и чего делать, не знаю. То ли по шее двинуть, то ли обнять. А Дон Саладо… Цветет Дон Саладо, сияет.
– Вот видишь, Начо! Жива еще Старая Кастилия! Живы обычаи славные!
Стал я рядом, за руку идальго моего взял – на всякий случай. Жаль только, рот ему не заткнешь.
А у помоста – перемена. Ассистент королевский, сеньор Аугустино Перен, с коррехидором о чем-то шепчутся, с судейским, сморчок который…
– Не мог я, Начо, в праздности пребывать долее, ибо, знаю, ждут меня славные подвиги! А посему снарядили меня добрые великаны, что в Сааре обитают, и копье достали, и путь верный указали. Шлем же я сам обменял, хоть и с убытком некоторым…
Ну конечно!
А на помосте…
– Здесь ли маэсе [57] Педро Барба, у коего упомянутый бархат исхищен был?
– Здесь, ваша милость. Вот он я!
Ого, крепкий парень этот маэсе. Ему бы не бархат кроить – сваи забивать!
– По обычаю короля Родриго Старого должно провести ордалию, сиречь суд Божий. Согласен ли ты, маэсе Педро Барба, выйти на бой с оружием добрым, чтобы обвинение доказать и правоту свою?…
Ах, вот оно что! Переглянулся народ, заулыбался. Хорошая мысль, однако. Не хуже корриды.
[57] Маэсе – мастер.
– Да с удовольствием, ваша милость. Вы только дубину мне дайте да место освободите, а я уж этого мерзавца так обработаю – ни на одну галеру не возьмут!
– А ты, Урреа-вор, прозвища не имеющий, согласен ли…
Вот и дубина – озаботился кто-то, в самую руку маэсе Барба вложил. А толпа уже назад подалась – место чтобы освободить. И для боя, и для королевы, понятно. Не только для нее – для свиты. Огромная свита с нею, конные все, важные, на нас и не глядят.
Вытолкнули Урреа-вора, прозвища не имеющего, на самую середину, бросили к ногам дреколье неструганое.
– Дерись!
А маэсе Педро Барба уже тут как тут – с дубиной. Подходит, посмеивается:
– Спасибо вам, люди добрые, и вам, Ваше Высочество, спасибо, и вам, сеньор идальго. Не мечтал я даже, что самолично злодея на тот свет отправлю. Ну-ка, становись, мерзавец, подставляй ребра, рожу свою похабную подставляй! Ну?!
Грозно так рыкнул, страшно. Просвистела в воздухе дубина…
– Не нада-а-а-а! Не нада-а-а-а!
Дернулся Урреа-вор, назад подался – прямо к копытам коня, на котором сеньор коррехидор восседал.
– Не нада-а-а-а! Виноватый я, украл, украл! Только не надо, лучше на галеры, на галеры!
Ударил хохот, залпом пушечным. Щелкнул палач кнутом, муху последнюю добивая. Щелкнул, руки потер. Дождался!
– Сеньор! Вас Ее Высочество зовет!
Думал – кончилось дело. На эшафоте – свист да вой, и вокруг свист да вой, в самом разгаре потеха. А мы с Доном Саладо как раз исчезнуть собрались. Поговорить чтобы, и вообще, от греха подальше…
– Прошу вас, сеньор, за мною…
Не альгвазил даже – рыцарь. В платье богатом цветном, со шпорами золотыми, на коне добром. Из свиты не иначе.
Огладил свою мочалку Дон Саладо, плечи расправил.
Пошел.
И я за ним. Его приглашают, не меня, да только как дядьку в такой миг бросить? Вокруг все благородные такие, важные, даже страшно…
Но – пропустили. И его, Дона Саладо, и меня тоже. А как иначе? Королева зовет!
Я, понятно, вперед не полез, в сторонке остался, подле коня. Вроде как эскудеро. А Дон Саладо…
– Приветствую вас, Ваше Высочество, Кастилии нашей повелительница! Не прикажете ли совершить мне некий подвиг ради славы вашей, ради веры Христовой?
Переглянулась свита, заулыбалась – паскудненько так. Кое-кто и перемигиваться начал.
…Не иначе слышали уже про бедолагу-идальго!
Только Изабелла серьезной осталась, лицом не дрогнула:
– Рада вас видеть, сеньор Алонсо Торибио-и-Ампуэро-и-Кихада. Как здоровье ваше? Не могу ли помочь чем?
Ох, лучше б не спрашивала! Вскочил мой Дон Саладо с колена, мочалкой своей тряхнул:
– Великое спасибо за заботу, Ваше Высочество! Но не о здоровье рыцарю думать надлежит. Ждут меня подвиги славные, ибо много еще зла в нашей Кастилии, и стану я биться, пока не искореню его – либо костьми не лягу. И в том долг свой рыцарский вижу!
Сняла Ее Высочество перчатку, руку протянула. И вновь рыцарь мой на колено бухнулся.
А сеньоры важные уже тут как тут, Дона Саладо окружили, ухмыляются, посмеиваются даже.
– Говорят, вы, сеньор Кихада, с великанами первый боец?
– А говорят, вы поразили василиска некоего?
– А много ли инфант спасли, рыцарь?
Сжались у меня кулаки. Сжались – да и разжались снова. Не в драку же лезть с этими господами!
Бедный идальго! Не видит он усмешек на рожах благородных. Серьезно так отвечает, с достоинством. И про великанов, и про василисков.