Оле Бинкоп
Шрифт:
К празднику урожая Крюгер с Буммелем добровольно взяли на себя обязательство: доставить в Блюменау поэта Ганса Гансена со станции Обердорф. Буммель смазывает все, что можно смазать. На лошадей надевает парадную сбрую. Красные и желтые султаны покачиваются на белоснежных головах.
Буммель и Крюгер распределяют обязанности. Первый будет развлекать гостя. Ему случалось и прежде беседовать с высокими, даже высочайшими персонами. А Крюгер будет править. Если же разговор свернет на политику, он вмешается.
Поэт
А Крюгер решил потешить свою душеньку: по старому кучерскому обычаю, он приветствует поэта, опустив кнут. Впрочем, поэта явно не занимают ни сам кучер, ни его кнут.
Лошади тронули. Буммелю хорошо знаком весь церемониал.
— Хорошо ли вы доехали, господин Гансен? Удобный ли был вагон?
Крюгер щелкает кнутом — тайный знак для Буммеля переменить тему.
— Нравятся ли вам, господин Гансен, наша повозка и наши лошади?
Тут только поэт замечает лошадей. Красавицы, ослепительной белизны. По-модному разукрашены и вообще, наверно, чистокровки, не так ли?
На этот вопрос Буммель может ответить наиподробнейшим образом:
— Арабские чистокровки, элита, от кобылы Вудье и жеребца Зарифа из Неджда.
Некоторое время все молчат. Первые желтые листья медленно падают с берез на лесную дорогу и рождают у поэта первый вопрос.
— Пожалуйста, спрашивайте!
На какое количество слушателей ему следует ориентироваться?
В зависимости от программы. Последний раз в деревенское варьете пришло много народу, потому что выступал артист, который проглотил бутылку светильного газа и потом его поджигали.
Вот чего господин Гансен не умеет, того не умеет.
Крюгер щелкает кнутом.
Они галопом подъезжают к Блюменау. Песчаные облака клубятся за повозкой. У околицы повозку встречает фрау Штамм. И астматический звон церковного колокола. Звуки эти растекаются по долине, несутся на мергельные луга Оле, и тут у поэта рождается второй вопрос:
— Сколько человек в вашей парторганизации?
Крюгер щелкает кнутом. Это и есть политика. Буммель уступает ему место.
— Это наш секретарь кнутом щелкает.
Поэт снимает шляпу и кланяется:
— Ты уж извини меня, товарищ секретарь.
На вечер поэзии в танцзал Готгельфа Мишера собирается довольно много народу. Еще бы, не каждый день увидишь живого поэта. Герман Вейхельт и несколько старушонок сидят, потупив очи долу, как на богослужении. Явился даже господин пастор с
Поэта Ганса Гансена не слишком волнует усиленный наплыв публики. Разве он не заслужил этого? Его поэтическую натуру обрамляют с одной стороны фрау Штамм и Мертке, с другой — Фрида Симсон и Зигель.
Час великого торжества для фрау Штамм. Вот она стоит — волосы зачесаны, как у мадонны, закрытое платье из китайского шелка, — стоит в гордом сознании своей почетной миссии; представить поэта восхищенной деревенской публике. Великое спасибо поэту, который, вняв ее робкому зову, предпринял поездку в деревенскую глушь.
Карлу Крюгеру страсть как хочется щелкнуть кнутом, да жаль, кнута нет.
Фрау Штамм распространяется о поэзии вообще и великолепных произведениях глубокоуважаемого гостя в частности.
— Поэзия — это искусство; там, где оно всего непонятней, там оно глубже всего.
Учитель Зигель вскакивает с места:
— Невероятное заблуждение!
Фрау Штамм не теряется:
— Есть, разумеется, произведения, в которых уже с первой строки знаешь, в какие низины литературы они тебя уводят. Стихоплетство. Незачем даже читать до конца.
Выкрик Зигеля:
— Я не о схематизме говорю, если вам угодно знать!
Яростная дискуссия, прежде чем поэт успевает раскрыть рот. К ней, конечно, подключается и Фрида Симсон:
— Хватит городить вздор! К порядку дня! Слово имеет товарищ поэт для зачтения своих тезисов.
У товарища поэта дрожат губы. Он сам произносит вступительное слово. Да, он написал множество стихотворений. О проблемах широкоизвестных и о проблемах малоизвестных, о человеке отдельно взятом и о человеке общественном, о природе и ее творениях, но для сегодняшней встречи он выбрал самые сельские из своих сельских стихов и надеется на благосклонное внимание слушателей.
Люди рассаживаются по местам. Лесничий Штамм — в первом ряду. Он еще не решил, как ему быть — восхищаться женой или жалеть ее.
Поэт проверяет, сидят ли очки у него на носу. Порядок. Очки находятся там, где положено. Он достает рукопись, откашливается, читает: «Сельское одиночество». Пауза, пока это всего лишь название. Поэт следит за реакцией зала. «Сельское одиночество» принимается с весьма сдержанным ободрением.
В многострочных стихах Ганса Гансена проплывают голубые небеса и зеленые луга, порой мелькнет шелестящее дерево, порода которого в стихах не уточняется. Все птицы поют мелодичными голосами, ни одна из них не ухает, ни одна не свиристит, и черные вороны на своих крыльях уносят в дальние страны печали прошлого.