Олег Рязанский
Шрифт:
К счастью, смеркалось, девки были заняты обычной болтовнёй и не заметили, вернее, не признали: Пригода оделась в свои лучшие одежды — дорогой хитон, сурожский плащ, подбитый куницей и заколотый у горла золотой причудливой булавкой, на голове высокая, отороченная соболем шапка. Боярыня, да и только!
Утомившийся Стёпка дремал.
Пригода прислушалась.
— И чего нашему боярину дома не сидится? — сказала одна из девок. — На межу, видишь ли, с молодым князем поскакал.
— По его
— Не знаю, как на печи, а в девичьей он рукам волю даёт, — хихикнула третья.
— И не только рукам! Всё надеется, горемычный, что Бог ему ребёнка пошлёт, пусть хоть какого, хоть на стороне прижитого.
— И куда только боярыня смотрит?
— Как боярышня сгинула, никуда не смотрит. Молится цельный день.
— Ой, девки, я что слышала! Устя, её комнатная, рассказывала, что собралась боярыня к Пригоде сходить, поспрошать.
— Ну?
— Не пустил боярин. Плёткой пригрозил.
Девки помолчали.
— А Пригода-то наша сама чисто боярыня. Я её как-то у церкви встретила.
— Признала она тебя?
— А почему не признать? Али я постарела так?
— Не ты постарела, она не загордилась ли?
— Куда там — на поклон ответила, остановилась, первой заговорила, расспрашивать стала. И что я вам скажу, девки...
Болтушка — Пригода хорошо её помнила — умолкла.
— Сказывай!
— Сынок-то у неё — вылитый Степан.
Впереди закричали, боярские возы медленно двинулись к берегу. Первый воз вступил в воду, перед ним, подсвечивая факелом, брёл холоп, указывая брод.
Пригода сидела, сжимая горящие щёки.
«Вылитый Степан! Как же я сама не замечала?»
Малыш засопел и притулился к Пригоде, тёплый, родной.
— Не отдам! — прошептала она, прижимая мальчонку к себе.
— Ты что-то сказала? — спросил старый дружинник, подходя к возу.
— Может, вернёмся домой? Ну куда мы, на ночь глядя, в сырой лес, в темень. Может, отгонят наши ратники нехристей, не допустят до города?
— А если нет — как я твоему Юшке да боярину Корееву в глаза посмотрю?
Кто-то крикнул: «Давай!», и возы медленно двинулись к реке.
В лесу беженцам пришлось провести только одну ночь. Рано утром примчался гонец от князя Фёдора с сообщением, что ордынцы разгромлены и изгнаны. Жёны бросились, выкрикивая имена своих мужей, в надежде, что, может, гонец знает что-нибудь.
— Юшка! Дружинник князя Юшка! — кричала вместе со всеми Пригода.
— Твой Юшка герой! — крутнулся на коне гонец. — Он князя Фёдора Олеговича спас и ордынцев намолотил, как на току!
Пригода шла к тому месту, где смерды рыли с вечера землянку, и тихо плакала от радости. Наверное, потому не сразу разглядела —
У Пригоды защемило сердце: разболтали девки, пришла боярыня проверять. А проверять-то нечего, только слепой не увидит, что ребёнок на Степана похож, и Алёны черты в нём проглядывают. Что же делать? И Юшки, как назло, нет рядом...
Боярыня подняла глаза и увидела Пригоду. Положила руку на грудь, словно усмиряя рвущееся сердце. Встала. Пригода поразилась, какой маленькой она оказалась. Усохла, что ли...
Женщины стояли молча. Первой нашла в себе силы заговорить боярыня:
— Сердца у тебя нет. О себе только думаешь.
— Разве с этого надо начинать, боярыня? С упрёка?
Они напряжённо смотрели друг на друга. Стёпка стал дёргать боярыню за подол:
— Ты мне сказку не досказала!
— Сейчас, маленький, сейчас доскажу, только вот поговорю с твоей... — Боярыня споткнулась на слове «мамой» и умолкла, не спуская глаз с лица Пригоды.
— Я не сказала, что хочу с тобой разговаривать.
— Хочешь, чтобы я на колени перед тобой встала?
— Стёпка! Иди к маме! — Пригода почти выкрикнула слово «мама» и повторила ещё раз, спокойнее: — Иди к маме!
Боярыня медленно, с трудом опустилась на колени. Стёпка растерянно смотрел на неё. В отдалении стали собираться холопы.
— Не гневись, Пригода. Выслушай! Я обо всём догадалась, как только на него поглядела. Можешь молчать, только правды молчанием не скроешь. — И страшным шёпотом, чтобы Стёпка не слышал, спросила, вернее, утвердила:
— Доченька моя... — боярыня с трудом вытолкнула застрявшее в горле слово, — умерла?
Пригода только склонила голову.
— И ты ему мать заменила?
— Да! — с отчаянием выкрикнула Пригода, словно у неё уже сейчас забирали ребёнка.
— Не кричи: честь тебе и хвала! Только что же ты о нас, стариках, не подумала? — Боярыня с усилием поднялась с колен.
Пригода молчала.
— Ты у нас четыре года счастья украла!
— Вы бы его у меня отобрали!
— Корней — может, и отобрал бы, во всяком случае, попытался, — согласилась боярыня. — Я — никогда. Ребёнку мать нужна.
— Это ты сейчас, когда Юшка дружинником стал, так рассуждаешь. А были бы мы никем, ты бы совсем иначе говорила, за боярином Корнеем его жестокие слова эхом бы повторяла!
— Что понапрасну ныне судить — так ли, иначе ли... Бог распорядился, и не нам его волю обсуждать. Только должен Степан, боярский сын, и расти боярским сыном, наследником всех — и Корнеевых, и Дебряничевых вотчин! — Голос боярыни окреп, и Пригода вспомнила, как умело подчиняла та шумного, грозного мужа.