Олег Рязанский
Шрифт:
Князь и дружина сидели за длинным столом в пиршественной палате. На нижнем конце стола, как и заведено, располагалась младшая, или детская, дружина — полтора десятка юношей не старше восемнадцати лет, ещё безбородых, румянощёких, плечистых, с живыми быстрыми глазами, смешливых и пытающихся казаться старше своих лет. Когда боярин Корней ввёл в палату Степана, взоры их оборотились на будущего товарища с доброжелательным любопытством.
В середине стола сидела собственно дружина: два десятка закалённых в боях могучих воинов. Каждый из них при случае мог служить воеводой, возглавить
Они поглядели на Степана почти равнодушно, продолжая негромкую беседу друг с другом.
И наконец, на верхнем конце стола сидела старшая дружина: воеводы, окольничьи, конюшие, бояре и несколько удельных князей. Здесь, среди самых верхних, было место и боярина Корнея — рядом с удельным князем стариком Милославским и стариком Кореевым, отцом посла и дипломата Кореева-младшего. Во главе стола восседал сам Олег Иванович, князь рязанский. Было ему немногим больше тридцати, но на вид можно было дать все сорок — многотрудные княжеские заботы, сраженья, походы и, увы, частые поражения от степных соседей до времени состарили его и вплели в светло-русую холёную бороду раннюю седину.
Степан смотрел на князя во все глаза. Он не раз видел его прежде на торжественных выходах, в соборе, на охоте. Но сегодня, хотя и был одет князь без особой роскоши, показался он особенно грозным, могучим и мудрым.
Олег Иванович поднял руку, и шум голосов за столом стих.
— Доброго витязя воспитал боярин Корней, — сказал он. — Думаю, порадовался бы верный наш слуга покойный Алекса Дебрянич, если бы мог увидеть своего сына.
Одобрительный гул голосов прошёл по палате. Старшие дружинники хорошо помнили Дебрянича, во многих битвах сражались плечом к плечу, много дорог прошли стремя к стремени.
— Готов ли ты принести нам клятву верности? — спросил князь.
— Да! — Степан встал на одно колено, как учил его Корней.
Князь поднялся из-за стола, спустился со ступеней, вынул свой блестящий, узкий, прославленный в боях меч.
И тут словно что-то нашло на Степана: он впал в восторженное состояние, слёзы выступили на глазах. Он ничего не соображал, отвечал князю как во сне, помнил только, что целовал крест и клялся на мече в верности. Так велико было его потрясение, что он даже не понял слов:
— Встань, дружинник, и займи место за нашим пиршественным столом в кругу другов своих.
Корнею пришлось поднимать воспитанника и тихонько подсказывать, что надлежит делать. Только потом, с его слов узнал Степан, что отвечал он князю достойно и произвёл хорошее впечатление. Сам же пришёл в себя, лишь когда на младшем конце стола потянулись к нему кубки с пенным мёдом...
Первый год пролетел как один день. Занятия на бронном дворе, частые охоты, в них обязан был участвовать любой дружинник, если не нёс службу, долгие застолья, когда князь, по обычаю, советовался с дружиной и, приняв решение, пил братину [20] . Были и тихие вечера, без пиров и службы, когда
20
Большая чаша для питья вкруговую.
За этим занятием и застал его однажды Олег Иванович. Князь вошёл неслышно в своих мягких козловых сапожках, незамеченным приблизился к склонившемуся над листом пергамена Степану и заглянул через плечо. Степан вздрогнул, почувствовал за спиной чужое присутствие, вскочил, роняя пергамен и чернильницу на пол, узнал князя, зарделся.
Олег Иванович по-доброму улыбнулся, велел поднять пергамен и прочесть написанное. Выслушал, кивнул, жестом усадил Степана и пошёл к двери:
— Пергамен можешь брать у моих переписчиков, — и вышел.
Как следовало понимать эти слова? Как одобрение? Поощрение? Степан хотел было спросить Корнея, но, вспомнив предостережение, сделанное им в напутственной беседе, решил ни о чём не говорить.
Слова боярина Степан вспомнил ещё раз через неделю, когда Олег Иванович призвал его к себе в неурочный час, поздно вечером.
— Ты, думаю, не только пишешь песни, но и поешь? — спросил князь без предисловий.
Застигнутый врасплох и не умеющий хитрить, Степан молча кивнул.
— Получается? — без улыбки спросил Олег.
— Так я вполголоса, для себя, вроде как прикидываю... — смутился Степан.
— Я спрашиваю — получается?
— Не мне судить, князь. — Степан почувствовал раздражение: князь настырно лез к нему в душу, туда, где пряталось самое заветное — песни. Прав был боярин Корней: напрасно он ходил в библиотеку.
— Если я попрошу тебя спеть мне то, что ты себе вполголоса напевал?
— Позволь, князь... — начал было отказываться юноша.
— Тогда прикажу, — не дал договорить Олег Иванович.
Он знал, что не следует позволять человеку отказываться: потом ломать отказ куда сложнее, нежели просто сомнение.
Степан растерянно смотрел на князя, всё ещё подыскивая предлог, чтобы не петь.
— Нет, не думай, певцом я тебя неволить не стану, — догадался князь. — Зачем терять доброго воина? Я тебя не во имя праздной забавы, а для дела прошу — спой.
Что делать? Отказать в просьбе князю? Но как, если за ней стоит приказ?
— У меня нет ни гудов, ни гуслей...
— Пой так.
Степан запел. У него только недавно закончилась ломка голоса и обнаружился густой, приятный баритон:
Ох, Солоча моя, ох, Солоча-река, По весне разливаешься морем ты...Постепенно успокаиваясь, Степан спел песню своего сочинения о девице, что ждёт на берегу разлившейся реки суженого, который ушёл на бой с погаными. Песня была немудрёная, но князю она, видимо, понравилась, потому как дослушал до конца.