Ольга-чаровница и змиев сын
Шрифт:
Марфа подле князя своего восседала как истинная княжна: дородная, яркая, кровь с молоком. И по всему видно, любит ее Ярополк пуще света белого.
— Ну… мы покумекали, да и позвали Ярополка княжить. А что? Князь он молодой, деятельный, умом не обижен, не то что Ивашка-дурашка, — продолжал тем временем Свальд, — у самого земли богатые, авось и наши бы поднял, а то с тем княжонком, который был, все в упадок пришло.
— А я, признаться, думала — казнить собрались, — рассмеялась Ольга.
— Потому помчалась в стольный град на крыльях ночи, даже не дослушав гонца, что к воеводе прискакал? — укорил
— Ну… — протянула она, — не совсем. У меня теперь такая сила, что выдернет хоть с погоста, хоть из темницы чаровнического ордена, взбреди им в голову меня туда заточить.
— Не взбредет, — пообещал Ярополк, как оказалось, к их разговору прислушавшийся, и поправил цепь с висящим на ней знаком великого высшего ордена Серых. Его давненько уж считали несуществующим заморские чаровники, а поди ж ты!
Тайное общество чаровников, стоящих и над тьмой, и над светом, считалось легендой. Чародеи, в него вхожие, были этакими сказочными персонажами, способными прийти и надавать по макушкам, физиономиям и прочим частям тел зарвавшимся соратникам, уже не видящим берегов.
Пир прошел славно, а разговора важного, который наверняка затеял бы Ярополк, уговаривая в стольном граде остаться, Ольга не застала. Вернее, это он ее не застал, поскольку ушла чаровница тайными тропами.
…Возвратившись в терем и погладив по перышкам филина, Ольга поднялась в библиотеку: выбрать одну из тех чудесных книг, что находились когда-то в опочивальне Горана, а теперь перенеслись в ее терем. От самого змия не приходило вестей. Где-то через осьмицу после их расставания кусок стены стал зеркальным, и Горан поинтересовался, не хочет ли чаровница навестить его. Ольга тогда сама не своя стала, настолько опешила, что окромя судорожного качания головой ничего не сумела вымолвить — язык отнялся, а сама, наверное, сравнялась цветом лица с только-только выпавшим снегом.
«Жаль, — ответил Горан, все это по-своему расценив. — Я тоже не могу прийти к тебе».
«Я так и не обзавелась посохом из ветви Дуба Мокрецкого, потому зря опасаешься», — Ольга кое-как совладала с собой, но брякнула явную глупость.
«Меня твоя сова заклюет», — хмыкнул Горан.
«Филин, — поправила Ольга. — Он может. Признаться, я иногда и сама его опасаюсь».
Наверное, она сумела бы отыскать в себе силы просто поддержать разговор, но Горан разрушил это намерение, сказав:
«Я по тебе скучаю».
И пропал, будто испугавшись произнесенного.
Ну вот и как такое пережить? По правде говоря, Ольга понятия не имела, что ей делать — едва ли не впервые в жизни. И, вроде бы, никогда не влюблялась настолько сильно и всегда умела держать себя в руках, считала даже, будто не способна на настоящие чувства, а вырвать занозу из сердца не могла. Несколько раз черное перо само прыгало ей в руки, но она сдерживалась, не звала.
Филин сел на плечо, оповещая, что некто ждет у дверей. Ольга посмотрела на глухую ночь за окном, но решила спуститься.
— Помоси! Посялуйста! — девчушке было от силы пять, рядом топталась женщина из стоявшего поблизости у реки селения: дородная, как
— Какая беда привела вас на порог? — спросила Ольга приветливо. Пусть, оставаться здесь долго она не собиралась, а хорошее отношение местных грело все равно.
— Ай бяда, бяда! — запричитала женщина, тотчас показавшись неразумнее собственного дитя.
А вот девчушка, наоборот, радовала. Потому что глянула на… наверное, все же не на мать, а сестру старшую, недовольно и заговорила серьезно:
— Кость ис подземья.
«Ах, если бы еще говорить могла по-человечески, цены б ей не было», — вздохнула Ольга про себя.
А девчушка все свое:
— Ты ж добрая, чара лунная, помоси.
«Лунная», — Ольга едва не фыркнула.
Жизнь в Нави, как оказалось, даром не прошла: кожа в лунном свете стала серебриться и будто бы совсем чуть, но поменяли цвет глаза, уже не такие синие, но все равно разительно от людских отличающиеся. Ольга все опасалась, как бы у нее не начали прорезаться новые зубы, расти хвост или проклевываться крылья, но, к ее огромному облегчению, до столь явных изменений все же не дошло. Люди, правда, замечали, но не все, да и не селилась Ольга подолгу на одном месте.
— Чудо-юдо подводное беззаконное, — произнесла женщина и прикрыла рот, словно испугавшись произнесенных слов.
— Лошадка, — сказала девчушка, — пришла к берегу, я хотела хлеба дать, да ма не велит.
«Значит, все же мать», — подумала Ольга и сказала:
— Правильно не велела.
Быстро на берег реки выйти, коли можешь по самому краю сновидения пройти, путь сократив. Женщина испугалась дороги той чуть ли не до обморока, девчушка же и не заметила ничего особенного.
— Не стоит подходить к незнакомым лошадкам, особенно к тем, которые выходят из воды, — наставляла Ольга, отказываясь верить и вместе с тем надеясь не ошибиться: не иначе старый знакомец к ней пожаловал.
«Ужас. Что я несу? — подумала она. — Никогда не умела говорить с детьми».
— Ух ты! — взвизгнули обе селянки, стоило у самой воды очутиться, а из той поднялась узкая лошадиная голова с глазами-звездами и гривой мглистой.
Но далее идти Ольга им уже не позволила, оттолкнула к толпе таких же ошарашенных видом чуда-юда. Чуть ли не все селение из домов высыпало — глазели. Даже удивительно, что кровожадный потусторонний и… невероятно чудесный конь еще никого не съел или хотя бы не покусал.
— Идите по домам, — велела Ольга, и люди неожиданно послушались, а сама вошла в воду.
Конь приближаться не стал, ждал, пока войдет сначала по колено, затем по пояс.
— Что ж, — произнесла Ольга, невесть к кому обращаясь. — Значит, все закончится именно так — на звездных тропах, на которые человека во плоти способны увезти только эти существа.
Болотный дух фыркнул в воду, забавно пустив пузыри.
«Это даже лучше, — подумала Ольга. — Я не жалею ни о чем».
Конь фыркнул снова, выказывая свое отношение к подобным мыслям.