Ольга, лесная княгиня

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Это и правда было похоже на путешествие в Навь: тьма, черное или серое небо над белым снегом, замерзшие русла рек, стена леса по сторонам, холод, ветер…

Незнакомые люди, которых мы встречали на ночлеге – сегодня одни, завтра иные, – все они были для нас лишь тенями, сменяющими друг друга. И они на нас смотрели так, будто выходцы из Нави – это мы.

Если порой в полдень выходило солнце, я удивлялась тому, что в этом мире оно вообще есть.

С каждым днем мы забирались все дальше в неведомое, все дальше от родных людей и краев.

Наверное, и родители

уже думали обо мне, как о давно умершей.

И единственными «своими» для нас постепенно становились те куды, что нас сюда занесли – Ингвар и его хирдманы.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мне полагалось ненавидеть его – убийцу моего мужа.

Но тогда я не чувствовала ничего подобного.

Мне казалось, что всех нас несет, будто листья на ветру, и Ингвар был таким же листом, как я и Дивиславовы дети.

Он разрушил мою жизнь – но как он мог бы поступить иначе? Их с Дивиславом столкновение было предопределено много лет назад; судьбу эту вырастили Ульв конунг, сам Дивислав, даже стрый Вальгард, а Ингвару осталось только пить ту брагу, которую для него заварили другие.

Дни, проведенные в избе Буры-бабы, не прошли для меня даром: я смотрела на жизнь, будто издалека, и видела гораздо больше, чем люди обычно видят на своем месте.

А еще – он ведь вез меня к Эльге!

Надежда на встречу с ней поддерживала меня в этом зимнем пути.

Надо сказать, Ингвар заботился о нас по дороге, будто я и правда была его женой. Когда мы останавливались на ночлег в какой-нибудь веси, он всегда отправлял нас в самую лучшую избу, выгоняя оттуда хозяев. Нам немедленно доставлялись припасы: мука, пшено, молоко, творог, даже парочка кур, так что мы могли быстро приготовить еду и покормить детей. Часто он сам приходил ужинать и завтракать с нами и никогда не отдавал приказ к отъезду, пока мы и дети не были сыты, одеты и готовы. И порой даже сам закутывал нас в медведину.

Как-то он принес Живлянку, чтобы усадить в сани: дети уже привыкли и не боялись его. И у меня вдруг мелькнула мысль, что ему нравится быть главой целой семьи из двух женщин и пятерых детей! А ведь ему было всего лишь восемнадцать или девятнадцать лет, что за радость парню в такой обузе?

Однажды я расхворалась: болело горло, голова была тяжелой, и я пылала, как горшок в печи.

И войско пять дней не трогалось с места, пока Держана поила меня отваром мяты и ревелки с калиной и брусникой на меду.

Когда я, окрепнув, попыталась Ингвара поблагодарить, он отмахнулся: ребятам-де тоже надо было отогреться, поправить снаряжение и сани, на охоту съездить…

На охоту они тогда и вправду съездили и привезли здоровущего медведя.

Я к тому времени уже встала: горло побаливало, но жар прошел.

Смешно сказать, но мне было приятно видеть медвежью мертвую тушу: казалось – вот он, виновник всех наших бед, и мы отомщены!

Когда парни разделали тушу, я сама вызвалась приготовить. Сперва мы сутки выдерживали мясо в больших котлах в погребе, пересыпав сушеной мятой и толчеными можжевеловыми ягодами. Потом обжарили, залили квасом,

положили лук, морковку, репу, потушили, а потом еще добавили давленую бруснику с разведенным медом.

Лесного батьку съели до последней косточки. Конечно, хирдманы – люди непривередливые, в походах они охотно едят змей и лягух, если больше ничего нет. Но тут, когда они ели, набившись в местную обчину, Хаки крикнул: «Конунг, женись лучше на этой!» – и все засмеялись, как будто это была очень хорошая мысль.

Но обычно мы с Держаной и детьми ужинали в своей избе, отдельно от дружины.

Ингвар все чаще приходил к нам – один, без хирдманов.

Не хотел, чтобы кто-то слышал наши разговоры.

Ему хотелось поговорить со мной об Эльге.

Он ничего о ней не знал. Оказалось, что он почти не успел с ней познакомиться: за все это время они виделись три-четыре раза!

Большую часть времени, что Эльга провела в Киеве, его там не было, а когда он вернулся, то почти сразу отправился исполнять ее условия.

Понемногу я рассказала ему про всю нашу жизнь, даже про «медвежью кашу» в детстве. Рассказала, почему стрый Вальгард разорвал их первое обручение. И про то, что наши плесковские родичи считали более выгодным породниться с Дивиславом, который сидел на пути в золотые южные страны, а не с Ульвом, без которого легко могли обойтись.

Ингвар слушал меня без возмущения, задумчиво. При своей простецкой внешности он был далеко не глуп.

Мне казалось, он совсем неплохой человек для того, кто вырос без матери, в дружине, со Свенгельдом в качестве няньки. Судьба его не жалела, у него почти не было детства. Мне было странно, что он жалел наших детей, порой даже играл с ними. С мальчишками, разумеется: дрался с ними на палках – откуда ему уметь играть как-то иначе? Но я видела, он следит, чтобы не причинить им вреда, они ведь были еще слишком малы: Соломке девять лет, а Вестимке семь.

Один раз, уже на касплянском волоке, Ингвар ушел после ужина, как обычно, к дружине, но вдруг вернулся, когда мы уже улеглись.

Я подумала, не случилось ли чего: все-таки мы находились на земле родичей Дивислава, и все могло произойти. Но Ингвар молча вытащил у меня из рук спящую Живлянку, сунул на полати к братьям, а сам лег рядом со мной и снова натянул на нас медведину.

Мне даже сначала показалось, что он просто замерз и хочет погреться.

Конечно, он не только этого хотел, но я не стала ему противиться.

Его дружба была нужна мне и детям. А еще я принадлежала ему по закону: он захватил жену того, кому ее вручили родичи, и если бы родичи теперь захотели получить свою дочь обратно, им пришлось бы выкупать меня у него!

К тому же Ингвар обладал правом свояка: те же наши родичи согласились на брак с ним Эльги, а сестра жены по древнему праву – почти та же самая жена. Сестер часто отдают в один и тот же род, и, будь Держана помоложе, и она стала бы женой Дивислава вслед за Всевидой.

Мне тогда впервые пришло в голову, что наши с Эльгой судьбы могут в замужестве оказаться сплетенными еще теснее, чем прежде мы предполагали.