Олимп
Шрифт:
Пламенные шары так и не нашли космошлюпки. Сума Четвертый уже набрал высоту в тридцать два километра и продолжал взбираться к верхним пределам атмосферы. Метеоры вспыхнули на разных уровнях; взрывные волны разбежались от них во все стороны, точно рябь на пруду.
– Какого хрена… – заикнулся иониец.
– Тихо! – рявкнул Сума Четвертый.
Судно кувыркнулось, нырнуло, свернуло на юг, распространило вокруг себя облако радарных и электрических помех и снова рвануло в космос. Ни огненных шаров, ни молний не вылетело вдогонку из стремительно удаляющегося города: вот он уже в шестистах километрах, дальше и дальше, и уменьшается на глазах…
– Кажется, наш рукастый и мозговитый
– Мы тоже, – вмешался Меп Эхуу по общей связи. – Пора его грохнуть. Давайте-ка подогреем теплое гнездышко. Думаю, десять миллионов градусов по Фаренгейту для начала будет в самый раз.
– Молчать! – прорычал Сума Четвертый из кабины пилота.
На общей линии послышался голос первичного интегратора:
– Друзья, у нас… у вас… непредвиденная проблема.
– А то мы не в курсе! – хмыкнул Орфу, забыв, что все еще подключен к общей связи.
– Нет, – возразил Астиг-Че. – Речь не о многорукой твари, которая вас атакует. Я имею в виду кое-что посерьезнее. И это находится на траектории вашего теперешнего полета. Наши сенсоры не засекли бы опасность, если бы не следовали за космошлюпкой.
– Посерьезнее? – осведомился Манмут.
– Да, намного хуже, – передал первичный интегратор. – И боюсь, проблема даже не одна… а целых семьсот шестьдесят восемь.
78
– МОЖЕТЕ ИЗЛАГАТЬ ВАШУ ПРОСЬБУ, – грохочет Демогоргон.
Гефест незаметно толкает мужеубийцу локтем, напоминая, что скажет все сам, неуклюже кланяется в стеклянном шлеме и костюме из железных шаров и произносит:
– Ваше Демогоргончество, Владыка Крон и прочие уважаемые титаны, бессмертные часы и… все остальное. Мы с моим другом Ахиллом явились сюда не просить о милости, но поделиться со всеми вами очень важной информацией. Информацией, которая наверняка заинтересует вас. Информацией, которая…
– НАЧИНАЙ, КАЛЕКА.
Громко скрипнув зубами, Гефест выдавливает из себя улыбку и повторяет преамбулу.
– ГОВОРИ ЖЕ.
«Интересно, – мелькает в голове Ахиллеса, – кто-нибудь еще собирается выступать сегодня? Или Крон и другие титаны, не говоря уже о гигантских, неописуемых тварях с чудными прозваниями вроде бессмертных часов или возниц, будут слушать Демогоргона, пока он – может, она? оно? – официально предоставит кому-нибудь слово?»
И тут хромоногий удивляет его.
Из громоздкого рюкзака за спиной, который ахеец принял за дыхательный баллон, бог извлекает бронзовое яйцо, усеянное стеклянными линзами. Осторожно поставив прибор на валун между собой и мрачной громадой – Демогоргоном, Гефест начинает возиться с разными переключателями и регуляторами, после чего возвещает, включив микрофоны шлема на полную мощность:
– Ваше Демогоргоноидничество, достопочтенные грозные часы, ваши многоуважаемые высочества титаны и титанессы – Крон, Рея, Кей, Крий, Гиперион, Япет, Гелиос, Селена, Тейя, Эос и прочие представители титанического рода, ваша сторукая Целительность, неистоволикие возницы и все досточтимые господа, собравшиеся здесь, среди мглы и пепла! Не с просьбой о помощи я обращаюсь к вам нынче, не с просьбой свергнуть с трона притворщика Зевса, возжелавшего присвоить себе всю божественность без остатка, низложить его или хотя бы воспротивиться дерзким притязаниям на все миры и вселенные отныне и во веки веков, нет, вместо этого я предлагаю вам собственными глазами увидеть одно реальное событие. Ибо прямо сейчас, пока мы с вами толпимся на этой кучке дерьма среди ручьев раскаленной лавы, Громовержец созвал бессмертных олимпийцев на собрание в Великой Зале.
Калека вновь копошится с переключателями, дергает за какой-то рычаг и…
Ничего не происходит.
Покровитель огня закусывает губу, чертыхается в микрофон, ковыряется в бронзовом яйце. Прибор мигает лампочками, гудит, гаснет и опять умолкает.
Ахилл медленно тянется к богоубийственному клинку за поясом.
– Глядите! – восклицает Гефест, многократно усилив свой голос.
На сей раз блестящий прибор проецирует квадрат шириной в сотню ярдов перед очами Демогоргона и сотен других исполинских существ, озаренных огнями лавы и окутанных вулканическим дымом. Экран девственно пуст, если не считать помех и частого «снега».
– Чтоб я сдох! – рычит бессмертный, запамятовав, что каждое его слово отчетливо разносится вокруг.
Он подбегает к устройству и сгибает несколько металлических прутьев наподобие кроличьих ушей.
Внезапно экран заполняет яркое изображение. Это голографическая проекция – весьма глубокая, совершенно трехмерная, в ярких красках, она скорее напоминает громадное окно в настоящую Залу Богов. Картинку сопровождает объемный звук: Ахилл даже слышит, как шуршат по мрамору сотни и сотни олимпийских сандалий. Когда Гермес потихоньку выпускает газы – об этом тут же становится известно собравшимся обитателям Тартара.
Титаны, титанессы, возницы, насекомовидные целители, часы и прочие безымянные чудища, за исключением Демогоргона, громко ахают на разные нечеловеческие голоса, не столько поразившись неучтивости Гермеса, сколько силе и жизненности возникшего изображения. Лента проекции расширяется и замыкается в кольцо, создав необычайно мощную иллюзию присутствия в Зале Собраний среди бессмертных. Мужеубийца хватается за клинок, веря, что Зевс, восседающий на золотом престоле, и тысяча олимпийцев непременно услышат шум, оглядятся и заметят чужаков, сбившихся в кучу среди зловонной мглы Тартара.
Но боги не оборачиваются. Это не двусторонняя связь.
Громовержец (чей рост достигает сейчас пятидесяти футов) склоняется вперед, обводит мрачным взором шеренги богов, богинь, Судеб, Эриний и начинает вещать. Сквозь архаичный ритм размеренно падающих слогов быстроногий явственно различает свежеприобретенное, доведенное до крайности чванство:
Возрадуйтесь, небесные владыки,И разделите с вашим господиномВеличие его и торжество!Теперь я всемогущ, мне все подвластно!Одно лишь человеческое сердцеНеугасимо рвется к небесамКостром сомнений, вымученных просьбИ яростных укоров и грозитНеподчинением и мятежомДержаве нашей, созданной на вереИ страхе, столь же древнем, как и ад.Я сыплю на него свои проклятья,Как хлопья снега на седой утес,Пока не облеплю, и разражаюсьКипучим гневом, а оно ползетПо кручам жизни, ранящим его,Как ранит лед идущих без сандалий;И все-таки оно не поддаетсяСвоим несчастьям, но еще поддастся!