Олимпия
Шрифт:
Лима вытерла слезы.
Мятежница выждала немного, потом добавила. Чем быстрее ты смиришься с неизбежным, тем быстрее начнешь мыслить здраво.
Как это? Кроме пыток и смерти в будущем ее не ждет ничего.
Мятежница была не согласна. Пугает неизвестность, так уж человек устроен, но как только он видит перспективы и конец пути, то его образ мысли меняется. Итак, что ты намерена делать?
Лима не могла ничего ответить. Не могла и не хотела.
Постепенно голос пропал. Наверное, он это только слуховая
Мыслить здраво?
Лима ткнулась лицом в матрац. Ей было наплевать на грязь и вонь, она от души дала волю слезам. Когда дверь снова с грохотом распахнулась, пленница была даже рада приходу церберов. Заикаясь, не в силах вымолвить ни слова, Лима обвисла в их руках.
Сцена повторилась: комната, стул, ледяная вода. Вопросы командир убийц задавал те же самые, выдвигал те же требования и давал те же обещания: горячая еда и душ.
Лима молчала, настаивая на том, что ничего не знает.
Вы просто ошиблись! Арестуйте другую!
Снова электрошок, но на этот раз сила тока куда меньше. Ее настроили так, чтобы Лима не теряла сознание. Заходясь криком, она каталась по полу. Прокусила губу, содрала кожу на плечах, запястьях и коленях.
Снова вода и вопросы, на которые Лима традиционно отвечала: не знаю.
Олимпийцев, конечно, не удовлетворяло такое упрямство.
Затем один из церберов пустил в ход кулаки, и все, что было с ней до этого, показалось Лиме легко разминкой.
Примерно десять часов спустя - или, может, неделю?
– в камеру к ней явился олимпиец, проводящий допросы. Один. Присев на корточки перед лежащей Лимой, он посветил ей в глаза ручным фонариком. На нем была та же пластиковая маска в виде оскаленной демонической морды.
Поняв, что происходит, Лима начала отползать в угол, пока не забралась в него. Дальше отступать было некуда. Она обхватила колени руками, напряглась, ожидая новой порции побоев. Ее лицо опухло, один глаза превратился в сплошную гематому, губа разбита. Боль невероятная. Боль всюду. Кровь на открытой плоти засыхает обширными коростами. Сам нос вроде бы не сломан, но дышать трудно, так как он забит соплями.
Вдобавок ко всему Лима простудилась. Свет фонаря слепил ее, но она видела, где сидит олимпиец.
Если он пришел продолжить воспитательную беседу, она умрет.
– Боишься?
– спросил он, глядя на ее грязные окровавленные руки и распухшее лицо.
Переход на {ты} произошел в недавнем прошлом, но когда - Лима не помнила.
– Убей меня, - хрипло каркнула она.
– И закончим.
– Я бы мог это сделать, но зачем?
– Доставляет удовольствие мучить безоружных?
Олимпиец склонил голову набок, затем отвел фонарь чуть в сторону, чтобы не слепить пленницу.
Он молчал довольно долго.
– Но если бы я освободил тебя, что бы ты сделала? Ответь честно.
– Ушла бы домой?
– подумав, ответила Лима.
Ее
Никаких слез.
– Забыла бы обо всем?
– Забыла? Вот так просто?
– Да!
Олимпиец покачал головой.
– Нет. Уверяю тебя, ты этого не забудешь никогда. До самого последнего вздоха.
Лима не понимала, почему он ничего не предпринимает. Зачем пришел? Поговорить не с кем? Зачем ему вести душещипательные беседы с илоткой, приговоренной к уничтожению?
Наверное, это часть бесконечной пытки.
– Хотите убить - убейте!
– Сначала ты расскажешь мне все, что знаешь о бунтовщиках.
– Ничего не знаю. Слышала о них только по телевидению, - ответила Лима.
– Неправда. Ты знаешь некоего Клеона. Скажи, где он, и? да, обещаю, ты пойдешь домой.
– Вы ошибаетесь? У меня нет друзей, и Клеон мне неизвестен.
Олимпиец мог быть неимоверно терпеливым.
– Еще пару недель, и ты заговоришь.
– Нет.
– Откуда такая уверенность? Кто ты, чтобы противостоять нам?
Лима молчала. Больно было говорить, глотать. Жар от простуды выжигал мозги.
– Никто. Ничто. Как все они, живущие в Блоках. Жалкие, ни на что не способные твари. Среди вас нет ни одного, кто бы мог противостоять нам!
Неправда! В горле Лимы забился ком крови. Неправда! Пусть не я, но другие?
– Поэтому все ваши бунты ни к чему никогда не приведут. Вы бессильны. Мы вырастили из вас рабов. Ваши предки были куда сильнее и умнее, но века отбора сделали свое дело, - прошипел олимпиец, чей голос усиливала маска демона.
– Знаешь, что бы сделал кто-то из них, если я освободил его?..
Лима молчала, дрожа.
– Он не пошел бы домой, чтобы спрятаться там. Он бы попытался меня убить. Руками, зубами - не суть важно. Он предпочел бы смерть в последнем бою, и у него были бы шансы прихватить своего мучителя с собой.
Лима пыталась собрать разбегающиеся мысли.
– Мы - воины, вы - трусы.
Ей хочется ответит. Хлестко. Так, чтобы заставить его заткнуться.
Олимпиец тихо посмеивается.
На миг ослепляющая ненависть подавляет в Лиме всякий страх, и она воображает, как запускает ногти в его глаза и начинает давить.
Образ стремительно исчезает, ведь сама мысль о нападении на олимпийца кощунственна. И Лима не из тех, кто ломает хозяевам носы и расстреливает их, словно мишени в тире.
И как же несправедливо! Бунтовщики в Ксанте знать не знают, что она здесь и отдувается за них. Они в безопасности, они сыты и, главное, готовы сражаться. Сколько среди них Клеонов и Таис? Как быстро пополняется их подпольная армия?
От вопросов болит голова. Вопросы провоцируют еще больший страх. Лиме кажется, что смотрящий на нее олимпиец без труда читает ее мысли.