Олива Денаро
Шрифт:
— Я этого не хотела, но…
— Насилие бывает разным, — вмешивается наконец Маддалена, — как физическим, так и психологическим: тебе пришлось вынести и то, и другое. Разве ты сама решила с ним уехать? Нет, тебя увезли против твоей воли! Значит, это никакая не любовь, а принуждение.
Донна Фина приносит с кофе и, проходя мимо, обнимает меня за плечи. Сабелла, подув на густую чёрную жидкость, выпивает её одним глотком и ставит чашку на стол. Потом аккуратно собирает исписанные листы в стопку, вкладывает в серую папку, убирает в портфель. И вот он уже на ногах.
— Меня всё ясно, Олива, но решение за Вами — конечно, по согласованию с родителями, учитывая то, что Вы несовершеннолетняя. Если
Я кошусь на Маддалену, но она беседует с Лилианой, и мне приходится провожать адвоката самой. Дождавшись, пока он направится к двери, я обречённо склоняю голову и упираюсь лбом в стену. Однако именно в этот момент Сабелла оборачивается.
— Вы ни в чём не виноваты, Олива, — говорит он. — Вы ведь всего лишь юная девушка.
58.
Старшина Витале, почти не задавая вопросов, заполнил все необходимые документы, а когда мы собрались уходить, сочувственно похлопал отца по плечу. Обратно нам пришлось возвращаться переулками, после чего меня заперли в доме, чтобы я на улицу и носу не казала, — как Фортунату, если не хуже.
Желая отправить своего обидчика в тюрьму, я в итоге оказалась там сама. Отныне каждый день начинается и заканчивается одинаково. Родители боятся оставить меня одну, а сами если и выходят, то лишь по неотложной надобности. На рынок, продавать лягушек и улиток, ходит теперь Пьетро Пинна, поскольку, узнав, что мы подали иск, былые покупатели совсем разуверились в отце. А Козимино меняет одно место работы за другим и зачастую тоже просиживает с нами с утра до вечера.
Дни стоят солнечные, дождь накрапывает лишь изредка, а если бывает ветрено, я, притаившись у оконного стекла, слежу, как листья выписывают в воздухе головокружительные пируэты. И только ночью набираюсь храбрости выйти ненадолго за порог, туда, где в крохотном, чудом избежавшем уничтожения уголке стараниями отца снова возник небольшой огородик.
Когда раздаётся стук в дверь, мать, схватившись за голову, невольно отшатывается: проведать нас больше никто не заходит. А вдруг, покончив с курами и огородом, недоброжелатели не остановятся?
— Там синьора в штанах, стриженая под мальчика, — шепчет она, заглянув в глазок.
Маддалена, войдя, обнимает нас обеих:
— Я так хотела с вами познакомиться, дорогая Амалия!
Мать отстраняется, но всё-таки проводит её в кухню.
— На-ка, держи, — гостья протягивает мне тяжёлую сумку. Мать, заглянув внутрь, ворчит по-калабрийски:
— Вот только книжек нам и не хватало, — а пока мы поднимаемся в комнату, добавляет ещё: — Мы ж их на обед заместо хлеба едим…
Маддалена садится за мой стол, и комната вдруг кажется больше, будто само её присутствие раздвигает стены.
— Читать, значит, любишь, — кивает она, заметив стопку книг в углу.
— Мне учительница подарила, в начальной школе… Я некоторые по четыре, а то и по пять раз перечитывала.
— Ну, это не романы, — и она выкладывает на стол стопку пухлых томов. Читаю надписи на обложках, тщательно обёрнутых цветной бумагой: итальянский, математика, история, география, латынь…
— Я же сказала, со школой покончено!
— Ты могла бы учиться дальше сама, навёрстывать пропущенное дома. Лилиана ушла далеко вперёд, она тебе поможет подтянуться, она и книги дала. А после сдашь экзамен экстерном, получишь учительское свидетельство и уже сможешь работать, не зависеть больше от семьи или… — она на миг задумывается, — или от кого-либо ещё.
Я касаюсь кончиками пальцев корешков: мне ведь так нравилось носить чёрный халатик, ходить с Лилианой в школу, слушать учителей, потом возвращаться
— Не знаю, справлюсь ли, — честно признаюсь я.
— Так ведь и я не знала, справлюсь ли с тем, за что бралась, — улыбается она, обнажая ровные белые зубы. — Когда мне было двадцать, нам с группой товарищей взбрело в голову организовать специальные поезда, чтобы отправить голодающих детей Юга в семьи на Севере. Знаешь, что тогда говорили люди? Мол, мы, коммунисты, детей едим! А мы несмотря ни на что гнули своё, и очень многие женщины в конце концов доверились нам, отдав своих детей.
— Не хотите миндального молока с мятой, доктор [21] ? — заглядывает в дверь мать.
— Спасибо, Амалия, с удовольствием, — Маддалена встаёт, и мы возвращаемся в кухню. — Только я не доктор.
— Но я же видела книги…
— В университет я не пошла, — объясняет она. — Закончила училище и теперь работаю с детьми
— А я думала, политикой занимаетесь, — удивляется мать.
— Все мы так или иначе занимаемся политикой. Политика повсюду: она в том, какой выбор мы делаем, на что готовы или не готовы ради себя и ради других…
21
В Италии, особенно на Юге, доктором (dottore) называют любого выпускника университета.
Мама выставляет на стол три стакана, наливает из бутылки непрозрачной жидкости, разводит водой.
— Для других, понятно, легче стараться, коли в большом городе живёшь да работа хорошая, чтоб не гадать по утрам, чем обедать-ужинать будешь, — ворчит мать, громко звеня ложкой, и прикрывает глаза, словно пытаясь вспомнить какой-то давний образ. — Я ведь тоже в большом городе родилась, там и выросла. Когда Сальво встретила, лишь немногим старше Оливы была, и вмиг голову потеряла, решилась ехать с ним в это его захолустье, — она оглядывается вокруг и продолжает: — Мы втихую сбежали, родители-то мои о свадьбе и слышать не хотели. Двадцать лет назад у парней да девчонок выбора не было: фуитина — и вся недолга. Не то, что сейчас… — мать, коротко смерив меня взглядом, ставит под каждый стакан блюдце. — Законы, что для тех времён хороши были, нынче ничего уж значат: такие дела творятся, что святым за убийц расплачиваться приходится, — сорвав пару листочков с кустика на подоконнике, она споласкивает их под краном, и по кухне разносится запах мяты. — Я-то замуж по любви вышла, без приданого, без выкупа, и сразу дети пошли: сперва Фортуната, а через четыре года и Олива с Козимино. Как тут о других хлопотать, ежели у тебя своих детей трое? На них-то едва-едва сил хватает. Вы правильно сделали, что замуж не пошли, свободной остались, — она снова звенит ложкой и смотрит, как тонут в молочной белизне листья мяты.
Маддалена подносит питьё к губам, делает глоток.
— Вообще-то у меня есть дочь, чуть постарше Оливы, — отвечает она и снова ставит стакан на блюдце. Мать переводит взгляд на её руку в поисках кольца, но Маддалена, заметив это, сжимает пальцы в кулак. — Я забеременела в восемнадцать, будущий отец сказал, что знать ничего не знает, что ребёнок не от него.
Мать убирает бутылку миндального молока обратно в шкаф и подсаживается ближе.
— А я подумала: так даже лучше, сама воспитаю. На время беременности уехала к тётке в деревню, поскольку мой отец не хотел, чтобы всё открылось. Я чувствовала, как она растёт меня внутри, и представляла какой будет её жизнь.