Ома Дзидай
Шрифт:
– Большое спасибо, но… не стоит. Он ведь твой. Так не принято.
– И вправду мой. По крайней мере, был… Изначально его выковали для Китано, самого первого сына Урагами Хидео. Тот же кузнец, который занимался моим. Поэтому они прекрасно сочетаются в паре. О Китано ты тоже не слышал?
– Никогда.
– А ведь он был примером для остальных самураев – тем, кому воздают должные почести на родине. Пусть и посмертно.
– То есть? – Я недоуменно отвёл лицо в сторону, посмотрев на Рю искоса.
–
– Дают – бери! – буркнул Малиновый Оскал. Он разлёгся на траве, как медведь, и грелся в лучах солнца. – Или ты думаешь использовать меня на полную катушку? Не выйдет. Для самообороны эта зубочистка лишней не будет.
– Так и быть.
Руки несмело потянулись к оружию. Вынув его из ножен, я осмотрел катану. Чуть покрутил в руке. Легкая и смертоносная. Ухоженная. Превосходная на вид. Настоящее произведение искусства. В глаза бросилась цука-ито[1] из красного шёлка, которая оплела рукоять, покрытую кожей ската.
– Твой синим теснён, – заметил я.
– При ковке катан в разницу был вложен особый смысл, раз их заказали для двух братьев. Я и Китано были противоположностями друг другу. Но ладили мы прекрасно. Недаром наши клинки прозвали Лунным и Солнечным.
– Ясно. – Стройный клинок из алмазной стали с шипением скрылся в деревянных ножнах. – Большое спасибо. Правда.
– Я должен был вверить его тебе, – усмехнулся Рю.
– Фудо-сама, я тебе пока не нужен?
Малиновый Оскал зевнул, вытянувшись на траве.
– Нет.
– Здорово, тогда вернусь в Ёми, а то скучно становится. Там блудницы обнажённые ходят, саке наливают. Красота-а-а…
Встав, Ацурами раздвинул землю и проделал бурый проход в адские пустоши.
– Ты, если что, зови, – бросил он мне и, рассмеявшись, игриво прыгнул вниз.
Брешь за ним закрылась.
– Теперь можно отправляться. В дюжине дней отсюда лежит город Масуда – там мы и остановимся на пути в Ому.
– Зачем же? – спросил я, заделав катану за пояс.
Рю хотел пояснить, но тут до нас дошёл окрик одного из послушников:
– Фудо! Что нам теперь делать?
Никакой благодарности за спасение. Долгое время Отобе служил не просто тюрьмой, а единственным пристанищем, где их удерживали не только старейшины, а привычка. Прежнее мироздание рухнуло для них. Сейчас они – всё равно, что птенцы, выпавшие из гнезда.
Меня позабавило, что именно мне братья по несчастью предлагали решить за них свою судьбу. Какая честь… Но я не желал брать на себя такую ответственность.
– Почём знать мне? Отныне и впредь вы свободны. Выбирайте сами, как жить. Теперь Отобе в вашем распоряжении. Останьтесь здесь или разграбьте и сожгите монастырь. Ищите своё место, где угодно. Мне всё равно.
Мальчишки
– Идём же.
Рю коснулся моего плеча и пошёл прочь со священной земли, пропитанной скверной. Не став дожидаться, как поведут себя ныне свободные люди, я зашагал следом.
Жизнь моя, давно зачахшая, спешила раскрыться опять.
[1] Цука-ито – шелковая лента, которой обматывают рукоять японского меча.
Часть пятая. Зверь из Масуды (5-1)
Глава семнадцатая. Раздор в Бакуто
113-ый день весны, 1868-ой год правления тэнно Иошинори
Я, Садара
Птичка напела о беде в обозримом будущем: скоро от меня избавятся. Заберут борёкудан[1], который я же и построил.
Но не соперники: с другими бакуто[2] и тэкия[3] поддерживалось мирное сосуществование. Никто не зарился на чужое достояние.
Заговор готовили подчинённые – верхушка Дзиротё-гуми[4]. Увы, доносчик не знал, кого и сколько они успели подкупить. Неважно.
Коли завелась плесень, выскребать надо всю.
Прознав о предательстве, остальные кумитё долго и упорно выжигают скверну. Живут в страхе получить нож в спину. Пока не исцелится язва, или заговорщики не прикончат их. Меня такое не устраивало.
Я вёл себя открыто, выжидая, когда изменники поднаберутся смелости, соберутся вместе и явят себя. Они знали, кто я. Им казалось проще навалиться оравой, чем посылать в спальню убийцу под покровом ночи.
Кто выживет, тот и царь горы.
Самым удобным для покушения был намеченный обед в чайной. Мы подводили итоги месяца и обсуждали дальнейшие действия Дзиротё-гуми.
Сегодня чайная старика Ёдзи была закрыта для обычных посетителей: здесь пировали якудза[5]. За столами сидело человек под двести – одна двадцатая борёкудана. Все, кого задействовали в Масуде. Другие разбрелись по хану и ждали указаний из города.
Вака-гасира[6] и сятэй-гасира[7] собрали вокруг себя кёдай[8] и сятэй[9] – шутили, вспоминали, как ловили мелких преступников. Зал содрогался от смеха. Самая обыкновенная обстановка.
Дэката[10], куми-ины[11] и сансита[12] вели себя тише, но ничуть не скромнее. От онигири[13] с тунцом они отвлекались только на служанок, которые подливали им бамбукового пива и приносили эдамамэ[14]. Девицы краснели, как варёные рачки: здесь утолялся один голод, а другой – нарастал.
Как почитаемый глава бакуто я делил пищу среди верхушки. Передо мной сидели старшие советники, мой кайкэй[15], сингиин[16] и со-хомбутё[17].
До кого доходил черёд отчитаться, тот бросал палочки и выкладывал итоги месяца в отраслях, нами занятых. А я просто ел и слушал, вставляя замечания, когда что-то не устраивало.