Он где-то рядом
Шрифт:
— Что с ним? — выскочив из машины, крикнул показавшийся мне знакомым водитель.
— Помогите, — взмолился я. — У него пулевое ранение. Нужно как можно скорее в больницу…
— Давай сюда, — шофер открыл заднюю дверцу и помог мне затащить на сидение Вовку, расположив его голову на моих коленях. — Господи, что за жизнь такая? — проворчал он, усаживаясь за руль. — Только и делаю, что подбираю по городу умирающих. То утопленниц транспортирую, то порезанных, то подстреленных… Когда же я буду возить счастливых?..
Машина долго петляла, выбираясь за оцепленные
— Как он там? — то и дело с беспокойством поворачивался водитель, кивая на лежащего на моих коленях Вовку.
— Не знаю, — говорил я, боясь произнести вслух то, о чем догадался уже минут тридцать назад. То есть — что мы везем в больницу уже мертвое тело…
Глава пятнадцатая
«ВЫ ЧТО-ТО ПУТАЕТЕ»
— …Ну-у, это не к нам! — осмотрев Вовку прямо в машине, констатировал врач скорой помощи. — Езжайте в конец больничного двора, там увидите одноэтажное здание с забеленными краской стеклами, туда и обратитесь. Разыщете?
— Куда нам деваться? — буркнул хозяин «Москвича». — Скажите только, как отделение называется.
— Отделение? Морг, — коротко ответил врач и ушел в корпус.
— Морг? — повторил, осмысливая услышанное, водитель и надолго замолчал. Затем повернулся и внимательно посмотрел в лицо лежащего на заднем сидении Вовки. — Эх, сынок, — прошептал он, и я увидел, как по его щеке поползла крупная слеза. — Как же ты так… А?
Он положил голову на руль и тяжело то ли вздохнул, то ли всхлипнул.
— Вы что? — спросил я, вспомнив давнишний рассказ водителя о наличии у него так до сих пор и не найденного сына нашего с Вовкой возраста. — Вы его… узнали?
— Не знаю, — тихо ответил он. — Я ведь его ни разу не видел… Но что-то только что будто оборвалось внутри. Какая-то струна в сердце…
Он медленно тронул машину с места и мы подъехали к моргу…
— …А? Привезли? — поднял голову явно нетрезвый дежурный. — Как фамилия? Иванов? Та-ак… — он с усилием вывел фамилию в регистрационном журнале. — Ну заносите пока, укладывайте, а я тем временем бирочку приготовлю. Вон дверь, — кивнул он головой на белую дверь в противоположной стене комнаты.
Мы сняли с Вовки окровавленную одежду, положили его на носилки и занесли уже начавшее остывать тело внутрь морга. И остолбенели… Всё помещение было завалено голыми, перепачканными загустевшей кровью, телами. Онемев, я смотреал на перебитые пулями руки и ноги с торчащими наружу, как белые палочки из эскимо, костями, на снесенные черепа, залепленные черными сгустками засохшей крови торсы, прошитые очередью спины, обезображенные смертью лица…
«Господи! — вырос откуда-то из самых недр сознания беззвучный вопрос. — Неужели же, выйдя отсюда, я опять смогу жить так, словно я ничего этого не видел?»
— Какой кошмар! — прошептал рядом водитель…
— Ну? И чего это вы тут застряли? — вывел нас из оцепенения медбрат, входя с картонной биркой в руках в двери морга. — Я думал, вы его уже определили.
— Куда? —
— Ну… — медбрат обвел взглядом свои владения, почесал затылок и, чего-то высмотрев, радостно воскликнул: — О! Несите сюда, тут ему будет просторно, — и направился в дальний угол морга, где рядом со стеной еще оставался небольшой лоскуток свободного места.
Мы осторожно сняли Вовку с носилок и положили прямо на голый кафельный пол. Наклонившись над ним, медбрат проворно нацепил на правую ногу бирочку и, выпрямившись, произнес:
— Ну, вот и всё, эники-беники. Приготовитесь к похоронам, и приезжайте за телом.
Мы вышли из морга на улицу.
— Садись, — открыл дверцу шофер, — подвезу до дома. Ты где живёшь?
— «Улица 1905-го года», вы как-то уже подвозили меня туда — прошлой зимой, не помните? У меня еще была нога ранена.
— А-а, да-да… То-то я смотрю, что лицо знакомое, — мы выехали за ворота больницы и поехали по городу. — А это — твой друг… был?
— Да. Он, правда, рос у дядьки в Чите, но мы все равно с самого детства дружили. Кстати, надо дать дядьке телеграмму, кто-то ведь должен его по-человечески похоронить.
— А почему у дядьки? Он что — сирота?
— Да вроде того. Отца своего он не видел ни разу, тот с ними никогда и не жил. А мать умерла уже совсем недавно…
— Как её звали?
— Мария.
— Мария…
Какое-то время мы ехали в молчании, потом он заговорил снова.
— Ты вот что. Ты насчет похорон не беспокойся. Не надо вызывать никакого дядьку, чего ему в такую даль тащиться. Я сам сделаю всё, как надо.
Я с облегчением кивнул головой, в глубине души радуясь, что с моих плеч свалилась такая тяжелая ноша. Есть, значит, все-таки Бог на свете…
Мы остановились возле моего дома, я показал водителю Вовкин подъезд, продиктовал номер своего телефона и, поднявшись к себе на этаж, открыл дверь и вошел в квартиру.
— Не пугайтесь, — сказал я онемевшим от ужаса матери и сестре, увидевшим, что я весь перемазан кровью. — Со мной всё в порядке. Эта кровь — моего друга…
Приняв душ и переодевшись в чистое, я чего-то поковырял за столом в тарелке и, уйдя в свою комнату, лег на диван и забылся тупым, не освежающим сном, в котором и провалялся, то вскрикивая, то вздрагивая, до самого позднего вечера. Выйдя же из своей комнаты в зал, я с удивлением увидел работающий телевизор и сидящих перед ним мать и Аньку. И ладно бы, крутили какую-нибудь очередную стопятидесятисерийную «Просто Марию», так ведь нет — показывали новости! Я взглянул на экран и снова увидел идущую по Ленинскому проспекту колонну демонстрантов, пущенный на омоновские цепи пылающий скат, мелькание обрезков арматуры и дубинок, а затем выступающего с балкона мэрии Макашова и мелькнувшего на мгновение на заднем плане себя самого, ликующую толпу внизу и отряды отъезжающих на штурм телецентра добровольцев… А потом на экране появился окрашенный черной копотью Белый Дом, и я снова услышал гулкие выхлопы танковых залпов и издаваемые толпой зевак при каждом попадании снаряда крики «Ура».