Он где-то рядом
Шрифт:
Я сначала опешил, а потом спокойно улыбнулся.
— У Вовки? Да ты с ума спрыгнула! Кто тебе мог такое сказать?
Она всхлипнула и, вынув из сумочки платочек, принялась вытирать бегущие по щекам слёзы.
— Почему же он… Почему он тогда… Смотрит на меня — и не видит. Говорит такие хорошие и правильные слова, а сам — где-то далеко– далеко. Ни разу не обнял, не поцеловал, — она вдруг уткнулась мне лицом в грудь и затряслась в плаче.
— Ну что ты, что ты, — принялся я ее успокаивать, осторожно
— Он меня не любит!
— Да что ты понимаешь! Чтоб Вовка да кого-нибудь не любил? Да он всех любит!
— Так в этом-то и беда! — выкрикнула она так, что на нас оглянулось сразу несколько прохожих. — А я не хочу его делить со всеми! Не хочу! — и она снова уткнулась в мою грудь, подрагивая от плача.
— Ну ладно, ладно, — легонько похлопал я ее по спине. — Нельзя же быть такой собственницей. Прямо как пастернаковская Магдалина.
— Кто? — спросила она, не прерывая рева.
— Да это я недавно прочитал такое стихотворение Пастернака — про Магдалину, которая говорит о распятом Иисусе: «Слишком многим руки для объятья Ты раскинул по концам креста». То есть получается, что даже на Господа она смотрит с чисто женской ревностью, как и ты вот сейчас, не желая Его ни с кем делить даже после смерти. Хотя знает, что в Нём нуждаются очень и очень многие люди.
— Но я ведь претендую не на Бога, а на человека, — вздохнула Надя. — Разве это — грех?
— В каждом человеке — таится частичка Бога. И в зависимости от ее величины человек принадлежит либо одной только своей жене, либо всему человечеству, — ответил я и непроизвольно оглянулся, чтобы посмотреть, не произнес ли эти слова стоящий за моей спиной Вовка, настолько они были не из моего арсенала. Но за спиной у меня было пусто, так что пришлось поверить тому, что они выпорхнули из моих собственных уст. Впрочем, после общения с Ивановым было неудивительно заговорить подобным образом — с кем поведешься, от того и наберешься, как любила повторять когда-то наша классная руководительница Марпет…
Я легонько тронул Надю за локоток, и мы пошли вдоль реки, продолжая всё тот же бесконечный разговор о Вовке и его странном отношении к ее чувствам. Пока дошли до Красной площади, я изрядно устал от перелопачивания одной и той же темы и, тяготясь обществом своей спутницы, начал подыскивать повод, чтобы как-нибудь необидно улизнуть от нее в сторону.
Но повода не подвернулось, так что отделаться от тяготящего меня разговора удалось только в метро, не по-джентльменски подтолкнув ее на «Площади Революции» к вагону и отправив домой одну без провожатого. Перебежав затем на станцию «Театральная», я проехал одну остановку до «Тверской» и, перейдя с нее на «Пушку», тоже двинулся в направлении своего дома.
Съев на кухне тарелку вкуснейшего маминого борща и пару котлет с жареной картошкой, я перетащил
— Слушай, — сказал я, — я тут сегодня Надю случайно встретил… Что же ты девку довел чуть ли не до состояния самоубийства? Она сейчас в таком трансе, что готова в воду броситься…
— Ты это серьёзно? — тихо, но встревоженно спросил он.
— Ещё как!
Вовка с минуту помолчал, затем тяжело вздохнул и вымолвил:
— Что я могу тебе сказать? Это не телефонный разговор. Давай отложим его на другой раз, а то у меня сейчас гость.
— Ты там с бабой? — с подозрением спросил я, вспомнив Надин вопрос о том, нет ли у Вовки другой.
— Нет. Это Толян, мой напарник по работе в Сибири, я тебе писал о нем.
— А-а, да-да. Зэк со шрамом на щеке… Он что — решил возвратиться в столицу?
— Да, восстанавливает сейчас прописку. Хочешь — приходи, познакомишься. Очень интересный собеседник.
— Нет, спасибо, — отказался я. — На сегодня, пожалуй, мне уже достаточно собеседований. Потом как-нибудь. У нас еще будет время… — и, положив трубку, я отнес телефон назад в прихожую и с абсолютным спокойствием взялся за экзаменационные билеты.
Глава тринадцатая
СТРАСТИ
Где-то за неделю до конца сессии наш новый, выбранный вместо перешедшего на вечернее отделение Жеки, староста группы объявил о формировании студенческого стройотряда, едущего на два месяца в Польшу на строительство обогатительной фабрики. Больших заработков там не обещали, но, во-первых, это была возможность повидать заграницу, а во-вторых, из Польши тогда еще можно было привезти шмотки, которых не было в наших киосках или которые у нас стоили гораздо дороже. Так что я тоже, как и вся наша группа, записался в члены стройотряда и, получив обходной листок, побежал в институтский медпункт получать разрешение на поездку.
И вот тут-то меня поджидала неожиданность, которую, как оказалось, я сам себе и подготовил. Дело в том, что, увиливая от уроков физкультуры, я весь прошедший семестр так убедительно изображал боли в своей раненой ноге, что, увидев меня теперь вознамерившимся работать в стройотряде, наша докторша даже не стала меня осматривать.
— Какой стройотряд с твоей ногой? И не думай! — искренне возмутилась она. — Где-нибудь на строительных лесах или на какой-нибудь лестнице сведёт ногу от боли, так что грохнешься вниз, а я потом за тебя отвечай?
— Да не сведёт, не бойтесь! У меня уже всё прошло, — пытался уверить я, но обладательница заветной печати осталась непреклонной.
— Вчера еще ты не мог пробежать сто метров, а сегодня — уже «всё прошло»? — скептически хмыкнула она. — Нет-нет, голубчик, кирпичи тебе таскать пока рановато, эта нагрузка не для твоей ноги, — и стройотряд уехал в Польшу зарабатывать баксы, а я остался торчать в раскаленной и душной Москве. Но не признаваться же мне было в медпункте, что те самые боли, из-за которых меня на целых полгода освободили от уроков физкультуры, я просто-напросто выдумал?..