Он не хотел предавать
Шрифт:
Еще накануне, отправляясь с проверкой в управление «Угры», он не имел собственного мнения по поводу анонимки. Сейчас, после знакомства с Любовью Кричевской, следователь был уверен, что в анонимке правда: произошло преступление.
Мочалов еще не мог сказать, какое именно преступление, ведь вполне возможно, что гибель гендиректора в автокатастрофе использовалась лишь в качестве «шумовой шашки», чтобы привлечь внимание прокуратуры к делам, творящимся в «Угре». Очень даже могло быть, что речь шла о финансовых махинациях. Но и версию убийства исключать было нельзя.
Для
Следователь рассказал Мочалову мелкие подробности, не вошедшие в протокол: что Леже говорил по-русски без акцента и, если бы не паспорт, он бы никогда не подумал…
Паспорт!
К сожалению, следователь не догадался сделать ксерокопии страниц, только переписал паспортные данные Леже, да и то — со слов самого Леже, ибо в паспорте, разумеется, ни слова по-русски, все на французском. А следователь в школе изучал английский. И оригинальное написание имени-фамилии водителя на французском языке он тоже не догадался списать, а только по-русски: Пьер Луи Леже. И не запомнил, каким числом была открыта виза. Что виза была, это следователь помнил хорошо, ему любопытно было самому взглянуть, как выглядит виза Российской Федерации.
— Ну и как?
— Мощно! Двуглавый герб, все дела…
Заведующая отделением травматологии районной больницы предоставила Мочалову выписку из медицинской карты больного, по счастью не уничтоженной по истечении срока: обычно такие карты хранятся не больше полугода, ведь архив больницы не резиновый. Мочалов с интересом изучил перечень травм, полученных Лежневым-Леже: сотрясение мозга средней тяжести, множественные ушибы, ссадины, перелом правой ключицы… Учитывая, что машина превратилась в груду металлолома, водитель отделался царапинами.
— Его спас ремень безопасности, — сказала врач. — Перелом ключицы, кстати, произошел оттого, что ремень во время удара буквально врезался в плечо водителя.
— А если бы он не был пристегнут?
Врач красноречиво развела руками.
Мочалов внимательно изучил отчет эксперта. Оказалось, сидевший на пассажирском сиденье Завальнюк пристегнут не был.
— Водитель тогда сказал, что шеф никогда не пристегивался, — объяснил молодой следователь.
— А родственники? Родственников, надеюсь, не забыли спросить, пристегивался он обычно или нет?
В качестве показаний родственников фигурировали только показания жены Завальнюка — Любови Кричевской. Она подтвердила, что муж никогда не пользовался ремнями безопасности.
Мочалов пошел дальше. Он узнал, что Завальнюк был женат на Кричевской вторым браком и что в Москве проживают его первая жена и дочь. Олег наведался к ним, но обе женщины сказали то же самое: Завальнюк по русской привычке полагался на авось, о такой ерунде, как ремни безопасности, не думал. Правда, заметила жена, Егор Ильич
— Что вы имеете в виду? Гонки не любил?
— Не любил пустой риск, ездил осторожно. Водителей выбирал.
— А с какой скоростью он обычно ездил?
— Сто — сто двадцать. Для него это нормально, но водители у него всегда были профессионалы.
Все вышесказанное внешне не противоречило обстоятельствам катастрофы, и все же оставались мелкие нюансы… Если Завальнюк всегда осторожно подходил к выбору шоферов, как мог к нему затесаться Лежнев-Леже? Вообще кто он такой?
По телефону певицы, предоставленному помощницей Кричевской, женским голосом отвечал автоответчик: «Спасибо за звонок, к сожалению, не могу вам ответить. Слушайте мои песни, и в них найдете ответ. Тоже вас люблю. Ваша Алсу». Прослушав эту запись с десяток раз, Мочалов раз и навсегда возненавидел творчество модной певицы. Разыскать ее следы в Москве оказалось труднее, чем попасть на прием к президенту. С точки зрения алиби Кричевская использовала стопроцентный вариант: следователь мог потратить год на поиск свидетельницы…
Никакой информации на Лежнева-Леже найти не удавалось. Переписка с консульским отделом посольства Российской Федерации в Париже отняла у Мочалова почти месяц. Он отправил запрос, когда и на какой срок посольство РФ в Париже выдало в прошедшем году визу французскому гражданину Пьеру Луи Леже. Ответа пришлось ждать так долго, словно адресат находился на Марсе. Наконец долгожданное письмо за подписью секретаря посольства дотелепалось до Таганской прокуратуры. Мочалов с нетерпением вскрыл его и, что называется, обломался: посольство РФ в Париже сообщало, что не выдавало в минувшем году визу упомянутому гражданину Франции. Правда, в письме содержалась подсказка: секретарь посольства напоминал следователю, что подобную визу гражданин Франции теоретически мог получить в любом консульском отделении посольства РФ за границей, и не только во Франции, но и в других странах мира.
Это, конечно, было здорово: писать во все консульские отделения РФ, рассеянные по глобусу!
А если этот Леже открыл российскую визу на атолле Токелау?
Ладно! Мы пойдем другим путем, как говорили деды… Мочалов сделал запрос в Российское отделение Интерпола, прося помощи в установлении личности человека, о котором было известно немногое: гражданство, иностранное имя-фамилия в русской транскрипции да внешние данные. Ну и еще примерные сроки пребывания в пределах нашего отечества. Он сам удивился тому, что ответ пришел неожиданно быстро. Леже был идентифицирован.
Им оказался тридцатитрехлетний владелец автосервиса в пригороде Парижа — Бобиньи, прибывший в Россию в статусе бизнесмена в мае, а убывший обратно во Францию в сентябре минувшего года. Стало быть, приехал, поработал шофером, попал в аварию и — уехал.
И тут Мочалову пришла в голову одна безумная идея…
Над Дмитровским полигоном висел густой весенний туман. Пахло свежевспаханной землей и бензином. Мимо мокрых, пустых трибун с тракторным ревом проносились лишенные глушителей автомобили.