Он не хотел предавать

Меркулов Феликс Геннадьевич

Насколько Леже знал русский уголовный этикет (а знал он его в основном понаслышке от своего отца, отсидевшего три первых послевоенных года в следственном изоляторе НКВД в Вильно), бандиты не любят, когда с ними заговаривают первыми. У них психология средневековых князьков: неограниченная власть над всеми, кто ниже, и постоянные междоусобицы… Да о чем это он! Какая тут может пригодиться психология, когда перед тобой машина для убийства, тупой биоробот? Леже испытывал по отношению к сокамернику только одно чувство: неподконтрольный сознанию дикий, животный страх. И бугай это чувствовал.

—

Собака лаяла на дядю фраера… — пропел он с удовольствием. — Че, лягушка, зажался? Боишься? Правильно, ты должен меня бояться.

Что делать? Ответить по-русски? Заговорить с ним? И чем скорее, тем лучше. Иначе отморозок решит, что он специально прикидывался «безъязыким».

Но что сказать? От волнения все в голове смешалось.

— Э… Я… — промямлил Леже, покрывшись холодным потом.

Стальной взгляд бандита теперь был прикован к нему как дуло пистолета.

— Ну я, я, — передразнил сокамерник с немецким акцептом. — Немец, что ли?

Леже не понял ни бельмеса, но оживился. Чудовище, кажется, убивать его не собиралось.

— Вообще-то я русский, — с запинкой выговорил он.

Бугай земляку не удивился и не обрадовался.

— А, — равнодушно бросил он.

Разговор выходил не таким, как хотелось Леже. Следовало срочно прояснить ситуацию, пока бандит не принял его за «нового русского» со всеми вытекающими отсюда неприятностями.

— Откуда мне твоя морда знакома? — неожиданно спросил сокамерник, подозрительно разглядывая Леже.

Леже схватился за соломинку:

— Автогонками не увлекался?

— Я? — переспросил бугай. — Лично нет, но посмотреть, как другие гоняют, люблю.

— «Формулу» смотрел когда-нибудь?

— Спрашиваешь. Конечно!

— В девяносто пятом я выступал за конюшню «Эрроуз».

Бугай скривился:

— Ты? За «Эрроуз»?

Леже кивнул с плохо скрываемой гордостью.

— Подожди, сейчас скажу. Девяносто пятый, говоришь? — Бугай задумался. — Так, в девяносто пятом я смотрел Гран-при Бельгии.

— В Спа-Франкоршам? С фламандского название трассы переводится как «Красная вода», — не то спросил, не то подсказал Леже. — Я занял в Спа третье место.

— Кончай понты! Третье место там занял француз.

Леже улыбнулся:

— Это был я.

Сокамерник смерил его недоверчивым взглядом:

— Я че-то не врублюсь. Так ты кто, русский или француз?

— Француз. Но русский.

— Пилот? «Формулы»?

— Пьер Луи Леже. Может, слышал?

— Кончай фуфло гнать!

— Клянусь. Можешь спросить у черножопого, он подтвердит.

Бугай выглядел озадаченным.

— Ну-ка слезай.

Он сдернул Леже с верхней полки и усадил рядом с собой:

— Че куришь?

— «Житан».

— Угощаю.

Бугай широким жестом протянул Леже коробку тонких кубинских сигар с профилем индейца на бумажном медальоне.

— Значит, ты обошел в Спа Кими Райкконена? Ну-ну. Рассказывай.

— Да что там рассказывать, — пожал плечами Леже. — У меня не было никаких проблем, в том числе с трафиком и с резиной. На получасовой сессии мы просто обкатывали основные и запасные машины. На повороте Stavelot Физикелло слишком широко вошел в поворот и залетел на гравийную подушку безопасности. После схода

Физико у меня не было ориентира, и я просто ехал с максимальной скоростью, чтобы удерживать интервал с Райкконеном. Я видел его впереди. На прямой Kemmel меня опередил Вильнев, вынырнув из аэродинамического мешка. Через пару кругов неожиданно прямо перед моей машиной на болиде Вильнева взорвался мотор, и я попал в дымовую завесу. Быстренько связался с боксами, и команда подсказала мне, по какой траектории проехать в этом месте, так что в белое облако я вошел, не снимая ногу с педали газа. Это было страшно. Приходилось следить, нет ли на трассе масла. Примерно в этот момент сошел с трассы Монтойя — у него отказал двигатель. Так вот и оказалось, что по зачету пилотов я стал третьим. Это уже придало надежды, а когда объявили результаты Гран-при, оказалось, что я на третьем месте.

— Круто! — оценил бугай, внимательно слушавший рассказ. — Класс. Уважаю. А за что тебя дисквалифицировали?

— Авария, — небрежно пояснил бывший пилот.

— Жалко. Ты мне нравишься. Будем знакомы. Михалок, — протянул он широченную лапищу в нетрудовых мозолях от тренировочной груши.

— Очень приятно. Пьер. Можно просто Лежнев. Мне все равно.

— Хорошо говоришь по-русски. Совсем без акцепта.

— Да. Мои предки развелись, когда мне было семнадцать. Дома мы говорили только по-русски.

— Я сейчас тоже во Франции осел. Работы — зашибись, успевай башлять бабки.

Сокамерник с охотой рассказал пару эпизодов из своей бурной биографии: «От Москвы до Бреста нет такого места…» — если под Брестом подразумевать город в Нормандии. Пара похищении, покушение на убийство — и это только из того доказанного, за что бритоголовый успел отсидеть. Об остальном бугай повествовал намеками.

— Ну ладно, а теперь ты расскажи, за что на тебе красная пижамка? — Неожиданно сменил тему сокамерник. — За травку и малолеток такой фасон на Антилах не дают.

Леже посмотрел на свою красную тюремную робу и подумал, что в глазах бритоголового «bratka» то, что случилось с ним, выглядит всего лишь хулиганской выходкой.

— Меня обвиняют в убийстве, — тихо признался он.

— Это я понял. Иначе на тебе была бы матроска.

Леже шутки не оценил.

— Дали бы синюю спецовку, — пояснил бритоголовый.

— А… Да.

— Не кисни. По сравнению с Россией здесь сидеть одно удовольствие. — Бугай похлопал его по плечу. — Я первый раз попал на зону в семнадцать и сидел в Магадане. Зимой минус сорок, летом плюс сорок, — вот это я понимаю. А тут — бабки есть, адвокат есть, больше трешки не дадут. Сколько трупняков, один, два? — уточнил он с видом знатока.

— Один. Но только… Это произошло не здесь. Это произошло в Москве.

Бугай присвистнул и длинной матерной фразой оценил по достоинству всю серьезность положения.

— Мужик? Баба?

— Мужик.

— С плечами? Крутой мужик? Ну кто он, я спрашиваю, мент, бомж, сосед по квартире?

— Бизнесмен. Очень богатый.

— А какого хрена тебя угораздило?

— Так уж вышло…

— Ну, корешок, тебе крупно не повезло, — подытожил сокамерник и минут десять терзал поникшего Леже страшными подробностями лагерного быта.