Он не хотел предавать
Шрифт:
— Как ты думаешь, если бы Малышев получил это послание раньше. Он бы ответил?
— Думаю, да… Не знаю…
— Даже если бы ненавидел ее?
Георгий промолчал.
— И смотри, она ему не доверяет, — сказал Яцек. — Говорит «приезжай», а координаты не дает. Она не такая наивная.
— Это наглая, самоуверенная и очень хитрая дура.
Яцек рассмеялся.
— Заговорил как Мочалов, — сказал он, похлопав Гольцова по спине.
— Она где-то на море, — вслух подумал Георгий.
— Почему ты так решил?
— Ассоциации с морем. Лодка, маяк, мореход…
— Может, ее даже нет
Эта версия выглядела настолько вероятной, что не возникало желания даже обсуждать ее: зачем в самом начале игры портить настроение?
…Дочитав письмо Кричевской, генерал-майор снял очки, потер переносицу.
— Выкладывай свои мысли, — обратился он к Гольцову. — По глазам вижу, что уже чего-то напридумывал.
Стараясь казаться объективным и не выдавать нетерпеливую дрожь в голосе, Георгий сухо изложил свои доводы. Кричевская думает, что Малышев жив. Это первое. Кричевская предполагает, что Малышев захочет с ней встретиться, — это второе. Что из этого следует? Назначить Кричевской встречу от имени Малышева и взять ее — это третье. А чтобы не вышло, как в прошлый раз с адвокатом, подстраховаться, правда, он еще не придумал как. Это четвертое…
Полонский слушал внимательно.
— Невозможно установить, откуда писала? — спросил он.
— Бессмысленно. Могла отправить из любого Интернет-кафе. Но я думаю, что Кричевская еще во Франции.
— Почему?
— В прошлый раз ее арестовали в аэропорту. После встречи со мной в Бобиньи она в панике. Вряд ли захочет дважды наступить на одни грабли. Я думаю, она сидит в провинции и не высовывается. По-французски она говорит свободно, так что ее можно принять за свою.
— Ты же говорил, она наглая. Неужели не рискнет выехать из страны? Границ нет.
— Она ждет Малышева. На островах его ждать неудобно. Вдруг объявится во Франции — снова мотайся туда-сюда.
Полонский взъерошил волосы, сжал ладонями седые виски.
— Значит, думаешь, она во Франции?
— По крайней мере, в Европе точно.
Шеф о чем-то размышлял.
— Как вы думаете, Владимир Сергеевич, стоит ей ответить? От имени Малышева?
Казалось, шеф не расслышал вопроса. Постукивая ручкой о стол, он спросил:
— Гольцов, ты случайно в живописи импрессионистов не разбираешься? Не ходил в детстве в детскую художественную школу?
— Нет. Я на барабане играю. Вы же знаете.
— Точно, — вспомнил Полонский. — Но барабанов у нас нет, зато есть импрессионист. «Охотник с собакой». Выучишь наизусть экспертный отчет — и вперед.
Кашлянув, Георгий попросил генерал-майора изложить идею чуть подробнее.
Полонский изложил следующее: в конце прошлого года московский ГУБОП сделал находку, которая потрясла видавших виды искусствоведов. В подвале на подмосковной даче одного из главарей банды, «специализировавшейся» на культурных ценностях, в хорошо оборудованном тайнике среди прочего добра обнаружилась работа французского импрессиониста Огюста Шабо «Охотник с собакой в Камарге», написанная не то в 1908, не то в 1909 году. По каталогам картина числилась в коллекции парижского Музея д’Орсе. Поначалу искусствоведы сочли «Охотника» мастерски выполненной копией. Но эксперты Эрмитажа установили:
Генерал-майор Полонский выложил идею: творение Огюста Шабо по линии Интерпола следовало вернуть Франции.
— …Ты меня понимаешь, Георгий? Провернуть это дело надо тихо, изящно и в то же время с помпой. Избежать грубого скандала, но сделать изящную сенсацию. И главное, чтобы во всех газетах, хоть одной строкой: народу Франции вернул картину старший лейтенант Российского бюро Интерпола Юрий Малышев. И фотографию Малышева в какой-нибудь популярной французской газете на первой полосе. Улавливаешь мою мысль?
Георгий кивнул: улавливаю.
Поначалу идея шефа показалась ему простой, но неосуществимой, как все гениальное. За пару дней согласовать все нюансы и вывезти импрессиониста из России? Причем тихо? Да обязательно какой-нибудь баран упрется, потребует справку из Музея д’Орсе, удостоверяющую, что наш Шабо — это действительно их Шабо. Или что-нибудь еще в том же роде. Но Полонский был не только замечательным теоретиком, но и практиком. Не прошло и недели, как несбыточный план вдруг начал осуществляться.
— Под твою персональную ответственность, — предупредил генерал-майор, передавая Георгию из рук в руки увесистый опломбированный пакет. — Если, не дай бог, с ним что-нибудь случится, лучше живым не возвращайся.
— Ладно, вернусь мертвым, — пообещал Георгий, забирая пакет.
— И без дурацких шуточек! — Полонский трижды постучал по столу.
И вот опломбированный Шабо у Георгия в руках, он едет с ним в лифте, выносит из здания Главного информационного центра МВД, укладывает пакет в багажник своей видавшей виды «шестерки» и невольно ежится при мысли, что под рулонами коричневой оберточной бумаги и картона находится вещь стоимостью двести пятьдесят тысяч евро. Хотя как-то раз в приемной начальника Главного управления уголовного розыска (ГУУР) Гольцов чуть было не наступил на огромный портрет в раме, который стоил полмиллиона долларов. Портрет дожидался передачи Третьяковке, а для гууровцев, выполнявших свой долг, уже интереса не представлял.
«Здравствуйте!
Я прилегаю в Париж 11 июня и пробуду дня два или три, в зависимости от обстоятельств командировки. Если вы в самом деле хотите встретиться, скажите, где и когда. Я даже не знаю названия гостиницы, в которой остановлюсь. Во времени я буду крайне ограничен, потому что приезжаю с коллегами. Скорее всего, у нас будет всего несколько часов. Этого так мало, что я заранее боюсь не успеть сказать вам главное из того, о чем передумано за это время».
Ответное письмо Юры Малышева рождалось в муках. Это напоминало шпионскую радиоигру: «Коля пишет Оле. Оля пишет Коле». Из потока дезинформации, идущей с обеих сторон, надо суметь выудить крупицу правды. А что правда кроется в любой лжи — Георгий не сомневался.