Он, Она и Париж
Шрифт:
Самое неприятное во сне — это пробуждение. Когда из мира фантастических образов, или из омута полного, всепоглощающего покоя ты вновь вываливаешься в реальный мир, где мозг начинает услужливо преподносить тебе воспоминания о вчерашних проблемах. Порой уж лучше бы остаться там, за гранью, среди самого ужасного приснившегося кошмара, чем вновь окунуться в кошмар реальный, от одних воспоминаний о котором тошнота подкатывает к горлу.
Я лежу, уставившись в потолок, и понимаю, что сейчас мне просто мерзко на душе. Горечи утраты больше нет, как нет тревожной, ломящей боли в сердце, принявшем в себя столь страшный удар. Осталось лишь воспоминание о вчерашнем,
И способ для этого есть только один. Как можно быстрее покинуть город, в котором все это меня настигло. Сменить обстановку, напоминающую о произошедшем, стереть из памяти новыми впечатлениями всё, что связано с ним.
Куда я поеду?
Что буду там делать?
Понятия не имею. Главное — подальше отсюда.
И поскорее.
Я осторожно поворачиваю голову. Жан спит, подложив ладонь под щеку — наверно привык так в своих походах, где о подушке оставалось только мечтать. Сейчас его лицо не такое суровое, каким показалось мне во время нашей первой встречи. Рядом со мной лежит просто сильный человек, очень уставший от жизни. Что ж, пусть спит дальше. Может когда-нибудь его душа отдохнет рядом с той женщиной, что сумеет подарить ему покой и настоящее, истинное счастье.
Жаль, что это буду не я. Та, у которой счастья больше нет, никогда не сможет дать его другому.
Пасмурное утро за окном соответствует моему настроению. Лучи восходящего солнца полностью растворяются в плотных серых облаках, окрашивая их в цвет фальшивого золота, щедро разбавленного свинцом. Однако, несмотря на пасмурное настроение, в теле ощущается приятная ломота, которой я уже давно не испытывала. Спасибо тебе, Жан, за вчерашний вечер, благодаря которому моя жизнь и вера в людей не превратились в придорожную пыль. И за эту ночь тоже спасибо. Благодаря тебе я почувствовала себя Женщиной с Большой Буквы — той, которую можно желать до исступления, до звериного рычания, до вкуса крови на губах. В этом и есть наша сила — чувствовать, что тебя хотят так, словно других девушек и нет больше на этом свете.
Однако, несмотря на переполнявшее меня чувство благодарности к этому человеку, пора уходить. Как можно тише, не потревожив Жана, ибо встречаться сейчас с ним глазами мне очень неловко. Я понятия не имею о чем теперь говорить с ним, как себя вести. Между нами раскаленной стеной встала эта ночь, в течении которой мы были идеальной парой…
Телами.
Но не душой.
Я брала от него то, что хотела моя плоть, но не сердце, разбитое на мелкие, больно ранящие осколки. То, что уничтожено, не может желать. Оно умеет лишь ранить, и вчерашнее было нужно мне лишь для того, чтобы отвлечься от этой боли, забыться хоть на время, чтобы не обращать внимания на кровоточащую душу…
Сейчас эта боль притупилась. Теперь ее можно терпеть, и я знаю, что смогу жить с ней еще долго, пока рана полностью не затянется. А еще я знаю, что шрам от этого страшного ранения останется навсегда, и будет порой напоминать о себе, как фантомно саднит у инвалида много лет назад отсеченная конечность.
Я осторожно, сантиметр за сантиметром сползаю с кровати. Жан спит, его дыхание ровное, спокойное, он в фазе глубокого сна. И это очень хорошо. Логично было бы сейчас быстро собраться, обойдясь без душа и кофе, и уйти — но я так не могу. День, который постепенно разгорается за окном, слишком много значит в моей новой жизни, которая ждет меня за порогом этого номера, и я не могу вступать в нее неумытой и не заряженной крепкой кофейной бодростью.
Ступая осторожной кошачьей походкой по прохладному паркету, я тихонько сбегаю из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. Посреди коридора ждет меня брошенный чемодан и сумочка, валяющаяся на
Прохладные струи душа приятно бьют по плечам и остужают голову, в которой всё еще плещутся горячие волны недавних воспоминаний. Эту ночь я запомню надолго. И не только потому, что мне было безумно хорошо с Жаном. Все приятные моменты в жизни необходимо помнить хотя бы потому, чтобы в те минуты, когда тебе очень плохо, вспомнить о них — и улыбнуться: «черт возьми, а ведь жизнь не так уж плоха! Ведь было же в ней что-то действительно замечательное! А если было, значит, еще непременно будет, так что нет повода унывать!»
Голову сушу лишь полотенцем, не включая фен, чтобы не разбудить Жана. Расческу я потеряла, поэтому пальцами расправляю спутанные влажные волосы и разбрасываю их по плечам — пусть сушатся так, как им предназначено природой. При этом замечаю, что из зеркала на меня смотрит словно другой человек. Нет, лицо то же, моё, но взгляд…
Это уже не глаза женщины, неуверенной в себе, боящейся враждебного мира, что окружает ее. Та, в зеркале, судя по решительному взгляду, вполне способна бросить вызов этому миру — и выиграть битву. Либо принять капитуляцию на своих условиях. Говорят, однажды умершие и чудом воскресшие становятся намного сильнее. И теперь я точно знаю: вчера в Париже не стало одной девушки, убитой подлым ударом в сердце. Зато вместо нее родилась другая, способная сама бить без жалости, собственной волей прорубая себе дорогу в этой враждебной, агрессивной среде, которая зовется миром людей.
Той, в зеркале, не нужно много макияжа. Она красива и без него со своими решительными искорками в глазах и влажными волосами, красиво рассыпавшимися по плечам, похожая на древнюю богиню-валькирию, готовящуюся к битве. Но условности этого мира требуют хотя бы минимальной ежедневной раскраски, поэтому наношу немного туши на ресницы, которая сделает взгляд еще более выразительным, а губы подвожу любимой помадой кораллового оттенка. Отлично, то, что надо. Вместе с расческой я потеряла пудреницу, но сейчас она и не нужна — легкий естественный румянец на щеках, оставшийся после минувшей ночи, не требует дополнительной корректировки. Честно говоря, я была бы не против иметь такой цвет лица постоянно, но, к сожалению, это зависит не от меня.
Выхожу из душа в коридор, осторожно, чтобы не щелкнуть замком, открываю чемодан. Вчерашняя одежда, пожалуй, полностью останется здесь, в номере. Сегодня я чувствую себя змеей, освободившейся от старой кожи, которую больше не надену никогда. Обновляться — так во всем, поэтому я достаю из чемодана новый комплект белья, джинсы, блузку, курточку, кроссовки, и быстро одеваюсь.
Замечательно. Дело остается за малым.
Крадучись иду по направлению к кухне, благо кроссовки на мягкой подошве позволяют двигаться бесшумно. Вчера я была слишком занята, чтобы осмотреть огромный номер, но сейчас острая потребность в чашечке кофе толкает меня на риск. Надеюсь, Жан устал настолько, что не проснется пока я совершу свой ежеутренний ритуал и потихоньку навсегда исчезну из этого отеля.
Переступаю порог…
И замираю на месте от удивления.
Кухня просто неправдоподобно похожа на мою. Холодильник той же марки, стол, стулья, шкафчики, встроенная техника — всё один в один. Мозг лихорадочно ищет отличия, и не может найти. Даже репродукция картины, висящей на том же месте возле холодильника, ничем не отличается от моей, оставшейся там, в нашей общей с мужем квартирке, за тысячи километров отсюда. Причем буквально вчера в музее я видела оригинал, и от этого происходящее кажется всё более фантастическим. Хочется себя ущипнуть, и посильнее, чтобы проверить не сон ли это.