Он, Она и Париж
Шрифт:
— А где вы так хорошо выучили язык?
— Служил во Французском легионе, — отвечает он. Судя по его лицу, эти воспоминания для него не столь неприятны, и я развиваю тему.
— Кем вы там были?
— Снайпером.
Я не ошиблась.
Ему наверняка приходилось убивать…
Что ж, в таком случае очень хорошо, что он сменил род деятельности. Люди не достойны того, чтобы их убивали — даже если вы от души желаете, чтобы они умерли. Я бы сейчас с удовольствием задушила Вик голыми руками, но понимаю, что смогу сделать это лишь в своем воображении. Между «хочу убить» и «смогу
— Впрочем, что мы все обо мне да обо мне? — прерывает он мой допрос.
Понятно. Хоть Жан и старается выглядеть невозмутимым, но все-таки он очень не любит копаться в своем прошлом. И уж тем более не переносит, когда этим пытается заниматься кто-то другой. — Давайте поговорим о вас. Где вы остановились?
Этот приземленный вопрос вырывает меня из плена размышлений о чужой судьбе, заставив вернуться к насущным мыслям о своей.
— В отеле… куда я никогда больше не вернусь.
Брови Жана удивленно приподнимаются.
— Не совсем вас понял. Почему?
Простой вопрос. На который очень сложно ответить. Сейчас я немного отвлеклась разговором с незнакомым человеком, боль в моей душе чуть притупилась. И если начать отвечать на вопрос Жана, то это все равно, что ковыряться раскаленным железом в свежей ране…
Но люди — странные существа. Часто нам просто необходимо вновь пережить свои страдания, рассказывая о них кому-то другому. Зачем нам эти пытки, так похожие на изощренное самоистязание? Не проще ли постараться забыть о пережитом, похоронив его внутри себя?
Получается — не проще. И вот я уже сбивчиво рассказываю Жану всё. О том, как была счастлива. И о том, как в одночасье потеряла всё — свою прежнюю жизнь, любимого мужа, и веру в людей, которые оказывается могут походя, между делом растоптать тебя, и пойти себе дальше как будто так и надо, совершенно не мучаясь угрызениями совести.
Я замолкаю. Больше рассказывать не о чем. Да и не смогу я. Всё, на что я теперь способна, это плакать, уронив голову в ладони.
Жан молчит, не пытаясь меня успокаивать. Спасибо ему за это. От слез нам, женщинам, становится легче. Мужчинам тяжелее. Многие из них просто не способны плакать, и тяжкий груз их нервного напряжения навсегда остается с ними, разъедая израненные души изнутри.
Наконец слезы заканчиваются, плакать больше нечем. Я промакиваю глаза салфеткой, на которой остаются черные разводы потекшей туши. Плевать. Сейчас вся моя жизнь как эта белая салфетка — смятая, грязная, и соленая от слез. По сравнению с этим имеет ли значение то, как я сейчас выгляжу?
— Это неправильно, — говорит Жан, который все это время сидел, уставившись в одному ему видимую точку на белоснежном столе.
— Что именно? — всхлипнув, выдавливаю я из себя.
— Пойдемте.
— Куда?
Почему-то мне всегда казалось, что в таких случаях мужчины предлагают даме свежую салфетку вместе со словами сочувствия. Ведь когда слез больше нет, нам так необходимо и то, и другое. Но, видимо, Жан не из таких.
— Нужно забрать ваши вещи из того отеля. Вы ведь все равно
— Зачем вам это? Почему вы хотите мне помочь?
Жан пожимает плечами.
— Не часто в Париже встретишь человека, родившегося в том же городе, что и ты, причем с похожей судьбой. Я тоже однажды всё потерял, и это было очень больно. Но я мужчина, существо, созданное для решения проблем, поэтому мне было проще. Я вижу, как вам сейчас тяжело. К сожалению, я не могу вернуть вам прежнюю жизнь, но позвольте мне помочь решить хотя бы одну вашу проблему. Всю жизнь я спасал людей. Это было моей профессией, по которой я сильно скучаю. Своим согласием вы поможете мне хоть немного почувствовать себя тем, кто я есть на самом деле.
В его словах я слышу искренность, которую невозможно подделать. Теперь, невольно сравнивая Жана и Брюнета, я понимаю: этот человек — настоящий. Прямой и жесткий, как его винтовка, оставшаяся в прошлом. А Брюнет с его изысканной речью изначально был насквозь фальшивым, словно поддельная денежная купюра, нарисованная начинающим преступником. И как я раньше этого не заметила? Видимо, чтобы отличить настоящее от подделки, нужно просто сравнить одно с другим. Тем не менее, я все равно не уверена сейчас, что поступаю правильно — но как понять в этой жизни, что верно, а что нет?
Да никак. Только на собственном опыте. И я, понимая, что, возможно, вновь совершаю ошибку, соглашаюсь.
Машина Жана — бюджетный зеленый кроссовер — припаркована возле входа в отель. Почему-то мне всегда казалось, что богатые люди должны ездить на дорогих машинах. Видимо, это всего лишь мой личный стереотип.
Жан перехватывает мой взгляд.
— Удивлены?
— Нет, — соврала я.
На самом деле мне сейчас совершенно всё равно какая машина у моего нового знакомого. Более того, наплевать куда он меня на ней повезет. Даже если это маньяк, совравший про то, что он владелец целого здания — без разницы. Сейчас у меня именно то душевное состояние, когда нет большого значения что происходит вокруг меня. Лишь бы происходило. Потому, что в таких случаях намного хуже окружающая тебя размеренная обыденность, похожая на застойное болото, которое медленно засасывает твое убитое горем тело. Лучше уж пусть будет боль, чужая злоба, пусть даже моя кровь, хлещущая из ран — лучше это, чем страшная пустота внутри меня, которую хочется вырезать из себя собственными руками.
— Для меня главное, чтоб было удобно и функционально, — говорит Жан, заводя автомобиль и плавно трогаясь с места. — Привык к этому, и всё никак не могу отвыкнуть. Мне часто говорят, что я живу не по статусу, а мне сложно даже представить себе, что это такое. Для меня статус, престиж, этикет — просто понятия, создающие неудобство в жизни. Не по мне это: есть то, что надо, а не то, что хочется, носить неудобную одежду, говорить не то, что думаешь. Ну не могу я жить фальшивой жизнью. Такое впечатление, будто меня обязывают тащить на себе неподъемный груз, отравляя себе жизнь за свои же деньги.