Он, Она и Париж

Силлов Дмитрий Олегович

— А теперь после того, как выяснилось, что мы с вами единственные идеальные люди во вселенной, похожей на городскую помойку, давайте просто поужинаем. После того, как я совершу благородный поступок, мне обычно хочется есть так, словно я голодал неделю.

Ему не откажешь в самоиронии. Всегда уважала тех, кто способен посмеяться над собой. Большинство людей любят хихикать в адрес окружающих, а шутки в свою сторону воспринимают как оскорбление. Жану же, похоже, всё равно что о нем думают другие. Он просто делает то, что считает нужным, и мнение посторонних людей о его действиях его волнует не больше, чем позавчерашний дождь. Даже страшно представить что было с теми, кто рисковал

становиться у него на пути. Кстати, он обмолвился о том, что пишет книги. Интересно было бы ознакомиться с его творчеством, наверняка основанном на собственной биографии, ибо вряд ли такой человек станет писать романтические стихи или романы о любви.

Мы проходим в столовую номера, где уже сервирован стол на двоих. На нем помимо тарелок, приборов и бокалов стоит огромное блюдо с разнообразными закусками, мармит на прозрачной подставке, внутри которой горят свечи, подогревающие содержимое ёмкости, а также бутылка без какого-либо намека на фирменную наклейку.

Когда мы садимся, Жан с видом волшебника, открывающего тайный сосуд с магическими предметами, снимает крышку с мармита — и по столовой разносится аромат, сотканный из множества аппетитных запахов, в котором я смогла распознать лишь тонкую сырную нотку.

— Пахнет аппетитно, не правда ли? — говорит Жан, извлекая из мармита два керамических горшочка с изогнутыми ручками по бокам. Желтая «жульенная» корочка поверх блюда вызывает во мне недавние воспоминания.

— Луковый суп?

— Угадали, — улыбается Жан. — Приготовлен по моему личному рецепту.

— Вы сами составляете рецепты блюд? — удивляюсь я. — Вы же не повар.

— Научился готовить это блюдо во Французском легионе, — отвечает Жан, откупоривая бутылку и разливая вино по бокалам. — Любой военный человек должен уметь не только убивать врага, но и накормить себя и боевых товарищей тем, что есть под рукой. Причем сделать это так, чтоб они ели да нахваливали, ибо голодный боец — плохой боец, который думает не о победе, а об обеде. Жизнь учит многому, и часто ее уроки оказываются полезнее тех, что предлагают учебные заведения. Виноделию меня, кстати, тоже никто не учил. Просто когда я приехал в Париж, то заодно купил виноградник в долине Луары, и теперь выращиваю там сорт каберне-фран, из которого произвожу вино исключительно для гостей моего отеля. Приходится ездить туда несколько раз в году, но это скорее удовольствие, чем работа, ибо долина Луары славится не только своими виноградниками, но и прекрасными замками, а также радующими глаз пейзажами, к которым хочется возвращаться снова и снова. Ну что, поднимем бокалы за знакомство?

Я ничего не имела против.

Вино на вкус оказалось просто потрясающим — могу признаться, что я никогда не пила ничего вкуснее. Хотя, конечно, на мои впечатления от него наверняка оказал влияние стресс, а также необычный переплет судьбы, в который я угодила. Такие моменты усиливают ощущения от всего, обостряют их нереально, но, тем не менее, факт остается фактом — вино показалось мне просто фантастическим.

Как и луковый суп.

Честно говоря, после обеда с Брюнетом я осталась невысокого мнения об этом блюде. Но то, что предложил мне Жан, заслуживало всяческих похвал. О чем я и сказала.

— Мне доводилось уже в Париже пробовать луковый суп, и, честно говоря, он меня не впечатлил. Но это блюдо просто восхитительно!

— Не стоит судить о блюдах и людях по первому впечатлению, — говорит Жан, глядя на меня. — Оно может быть обманчиво. К тому же вкус блюда во многом зависит от того, кто вас им угощает. Подозреваю, что вам просто не особенно нравился тот человек, который вас им кормил.

Он всё понял насчет

меня и Брюнета, этот много повидавший в своей жизни опытный воин, однажды решивший изменить свою жизнь. Понял — но не подал вида. Это было не его дело. И когда Жан решал мою проблему, я была для него никем, просто незнакомой женщиной, которой требовалась помощь.

Но сейчас его взгляд изменился.

В стальных глазах Жана я заметила искорку заинтересованности, которую он усиленно пытался скрыть. Но это сложно сделать, сидя напротив друг друга, и один раз я даже заметила, как его взгляд против воли скользнул по моей груди, отчего у меня всё сжалось внутри. Женщина всегда чувствует, когда нравится мужчине, и сейчас я всем телом ощущала, как тонкая нить интереса, возникшая у Жана, становится всё крепче, превращаясь в неистовое желание, с которым ему становится все сложнее справляться.

— Ну, что ж, я пойду, пожалуй, — произносит он, спрятав взгляд в пустую чашку из-под супа. — Вы устали, вам надо отдохнуть…

— Останьтесь.

Это слово вырывается из меня помимо моей воли, но звучит слишком горячо для того, чтобы быть неискренним. Я чувствую, как во мне одна за другой рушатся все преграды, которые я старательно воздвигала всю жизнь — скромность, боязнь всего нового, верность мужу, который оказался неверен мне… Всё это сметает сейчас волна горячего, неистового желания, похожая на огненное цунами, стремительно разливающееся сейчас по моему телу.

Я поднимаюсь из-за стола и подхожу к Жану, который смотрит на меня взглядом полным удивления — и интереса одновременно. Похоже, он не ожидал от меня столь решительной атаки.

— Однажды мне сказали, что французский мужчина как луковый суп — чтобы полюбить это блюдо, нужно распробовать его как следует, — говорю я. — И чем глубже опускаешься на дно, тем будет вкуснее…

Слова даются мне с трудом, нервный спазм перехватывает горло. К тому же по мере того, как я приближаюсь к Жану, моя решительность понемногу улетучивается. Вдруг я ошиблась, и на самом деле совершенно не нравлюсь ему?

Но тут взгляд Жана меняется, и теперь я вижу в нем не просто интерес. Если раньше цвет его глаз напоминал тихий залив в пасмурный день, то теперь там бушует темный, бурный океан, буквально затягивающий меня в свою бездну…

И я поддаюсь этому властному зову, оставив на берегу благоразумия всё, что могло бы помешать моему страстному порыву. Теперь в моей голове больше нет мыслей, а в сердце не осталось места для боли и печали — всё вытеснило обжигающее желание почувствовать на себе эти сильные руки, что сейчас осторожно касаются моего тела, к сожалению, пока что прикрытого одеждой.

Слишком осторожно!

Сейчас мне уже недостаточно этих бережных прикосновений, потому что я страстно хочу большего!

Мы всё еще стоим возле стола. Приглушенное сияние люстры, висящей над нами, создает глубокие тени на его лице, которое сейчас находится так близко к моему. Я вижу губы Жана, до этого момента казавшиеся жесткими, словно у каменной статуи, но сейчас я мечтаю только о том, чтобы он поцеловал меня.

Одной рукой Жан мягко, но настойчиво притягивает меня к себе, другую осторожно запускает в мои волосы, слегка оттягивая их книзу. В мои уши изнутри колотится бешенный стук моего сердца — а может и не только моего, ибо наши тела сейчас очень плотно прижаты друг к другу. Но я еще сильнее прижимаюсь к Жану, словно пытаясь слиться с ним в одно целое, чтобы еще сильнее почувствовать на моем лице его горячее дыхание, что вырывается из груди, где также в безумном ритме колотится и его сердце. Но он не торопится, наслаждаясь каждой секундой происходящего, и это сводит меня с ума.