Он, она и три кота
Шрифт:
— Юля сделает то, что я ей скажу, — огрызнулся Супрядкин. — Спрашивать ее нечего. Она мне не жена, то есть женой я ее никогда не считал. В постели она мне нахрен не сдалась. И вообще мы с ней почти год живем в разных комнатах…
— Зачем же ты врал про собаку тогда? — почти не поверила я в семейные откровения Супрядкина.
— Я не врал, — наконец-то покер-фэйс сменился ухмылкой. — Я не хотел обсуждать с тобой Юлю раньше времени.
— А теперь время пришло, так выходит? И что тебя сподвигло на разговор? Отсутствие секса
Лешка снова надел маску — гипсовую. Но она еще оставалась подвижной, не застыла намертво: левый глаз у него дергался. Ну что — не в бровь, а в глаз попала?
— Ты зачем хамишь, Надя?
Вот же мужская непробиваемость!
— Я не хамлю. Я просто не хочу участвовать в устроенном тобой цирке. Пусть Юля сама ко мне придет и скажет, что ей больше не нужен ребенок, в чьем свидетельстве о рождении записано ее имя. Хочешь разводиться, вперед! Богдана не трогай!
— Он мой сын. И твой.
— И Юлин! — перебила я. — Леша, ты вообще со стороны на себя посмотри. Ты ку-ку, да? Богдан уже не эмбрион, он живой человек. А ты решил его, как какую-то недвижимость, отобрать у женщины, которую он считает матерью, и передать непонятно кому… Ну да, матери его сестры, которую он последний раз видел, кажется, пять минут на дне рождения в боулинге. Пазл сошелся или еще нет? Картинку видишь, Алексей Михайлович?
Глава 7.4 "По закону подлости"
— Не считай меня дураком! — выплюнул Супрядкин. — Я прекрасно понимаю, что если поставлю перед Юлей вопрос ребром: если ты рожаешь ребенка, то мы разводимся, она пожертвует счастьем материнства, чтобы сохранить статус замужней женщины. Но муж у неё точно эфемерный. Юля хороший человек, ты была права, но мне она не нужна. Я однолюб, вот хочешь верь, хочешь нет. Такое бывает. Мне нужна ты со всей своей дурью.
Я еле сдержалась, чтобы не спросить, а чего он так уверен, что мне до сих пор нужна вся его дурь?
— Но я не нужна Богдану. Ты этого не понимаешь?
— Я все прекрасно понимаю. Но и мать, улюлюкающая с младенцем ему не нужна. В чем твоя проблема, Надя? Я не собираюсь говорить ему всю правду. Может, лет в восемнадцать, не раньше. Но парню в двенадцать уже не нужна материнская сиська. Ему наоборот хочется свободы от материнского контроля. Тебе не нужен маменькин сыночек, я это прекрасно понимаю. Богдан до трех в школе, потом секции, потом он в телефоне сидит и все, потом спит без задних ног. Он тебя не стеснит. Я куплю большую квартиру, если еще и Оливка с нами остается на неопределенный срок, чего я никак не могу понять…
— Она боится жить одна, — вставила я, хотя не была уверена, что услышала в Лешкином голосе вопросительные нотки.
— Я тоже боюсь жить один. Я жил один все эти годы, Надя, как ты этого не понимаешь? Я завидовал твоему счастью и не понимал, почему тебе без меня так хорошо? Скажи, что я делал не так?
—
— А ты много мной занималась?
О, вот тут не риторика! Тут наезд чистой воды.
— А ты бы чаще домой приходил!
Мне всегда есть, что ответить.
— А жила бы ты на что?
Наши взгляды приклеились друг к другу, как две жвачки — не оторвать. Да, мы изжевали друг друга и выплюнули. Одна жвачка попала на стул, на который села Юля и прилипла. Залипла на красивую жизнь, которую ей дали чужие деньги. Закрывала глаза на мужчину, который приходил от другой и отворачивался к стенке на ее скромные попытки предложить толику семейной ласки. Почему мне ее сейчас жалко, ну почему?
— Это неправильный ответ, — выдохнула я свою усталость от непонятного разговора о том, чего не было и не будет. — Мы жили с родителями и были счастливы. Счастье возможно не только в ресторане с креветками, но и дома со сковородкой жареной картошки. И скажи мне, что это не так!
— Нет. Невозможно. И я знал это всегда. С того самого лета, когда мы увидели с тобой, как живут нормальные люди. И я дал себе слово дать тебе все это. Тебе, Надя. Не Юле. Я всю жизнь вкалывал для тебя и наших детей. Я не хочу детей от другой женщины. Я не хочу другую женщину. У меня есть одна — ты. И мне реально обидно, что ты этого не ценишь.
— Я ценю. Я, кажется, помогала тебе всем, чем только могла, пока ты не посадил меня дома делать то, что я делать не умела. Быть матерью. Я не могла ей быть. Как ты не мог быть отцом. Ты просто зарабатывал деньги на подгузники и финское детское питание. Все, больше ты ничего не делал для Оливки. Да, ещё носил на пальце кольцо, очень мило…
— Ты вот зачем все это сейчас говоришь?
— Затем, что Юля — действительно мать для Богдана. Она вырастила его с пеленок…
— Сейчас она просто его водитель. Я найму водителя. Тебе не потребуется его развозить по секциям. Это я тебе обещаю.
— Ты ничего не понимаешь, ничего…
Как объяснить это мужику? Да никак!
— Богдан любит ее. Ты не любишь, а он любит. Ты не видишь внутри, только снаружи: красивая квартира, красивая машина, красивое платье, вкусная еда — у нее все есть, мани-педи, спа, курорты… Чем она вообще может быть недовольна? Ты дал своим женщинам то, что увидел мальчиком у других в рекламе и решил, что в этом состоит женское счастье. Да, с мужской задачей дать все это женщине ты справился на ура. На пять с плюсом! Закончил школу современных мужей с отличием. Жаль только мы с тобой только по бизнес-центрам шлялись, и ты не знаешь, что такое быть папой. А я — как быть мамой. Я родила, потому что беременными не остаются. Но я не была готова к материнству. И сейчас не готова ко взрослому Богдану. Почему же ты это не понимаешь, почему?