Он призвал меня
Шрифт:
Тем не менее вскоре все во мне начало бурлить. Жизнь в общине заставила меня все больше ощущать свои недостатки и ограниченность. В свои 47 лет я легко мог сойти среди своих собратьев за отца; но я избегал любой роли, которая выделяла бы меня среди них. Я не хотел быть для них ни фигурой отцам, ни групповым психологом.
То и дело прорывались у меня самодеятельность, которую я так долго практиковал; сопротивление, страхи, попытки страховки – все это я болезненно ощутил в себе.
Целыми неделями меня не покидал сухой кашель. Я задавал себе вопрос: уж не хочу ли что-нибудь «выкашлянуть»? – и постепенно осознал, что некоторые пункты распорядка
Среди собратьев мое внимание привлек один, удивительно на меня похожий в смысле способностей и защитных механизмов:
Александер Динсберг, музыкально одаренный клоун. Он постоянно сыпал шутками или прятал свои чувства за горькими замечаниями, нередко имевшими глубокий или болезненно серьезный смысл. Тот, кто знал его только мимоходом, не замечал этой его духовной глубины; слыть набожным он никак не хотел. Этому-то молодому собрату, родившемуся – как нарочно! – 1 апреля, суждено было стать вскоре моим очень хорошим другом.
Распорядок нашего дня был, как правило, настолько насыщенным, что для собственных нужд у нас оставалось очень мало времени; поначалу все мы боролись с усталостью – явление уже отмеченное во время своего послушания и Терезой из Лизье. У меня к этому прибавился еще процесс расставания, доставивший мне тяжелые, бессонные ночи. Как-то раз, когда мне было особенно тяжело, я случайно прочел в календаре изречение на этот день. Это была цитата из Святого отца из Арса: «Что делает жизнь членов ордена столь заслуженной? Постоянный отказ от собственного почина, непрерывное умирание того, что в нас сильнее и живее всего».
Это было 17 января 1990 года.
Я думаю, что усталость моя была следствием не столько перегрузки распорядка дня, сколько постоянными усилиями оставаться верным своему идеалу. Процесс этот происходит, естественно, в подсознании и имеет неимоверные далеко идущие последствия. Там, где соприкасаются опасные и щекотливые ощущения ограниченности собственных возможностей, где осуществляется подсознательное стремление к совершенству, расходуется много энергии. Это утомляет человека, делает его особо чувствительным и раздражительным. Все это объясняет и тот факт, что именно люди особенно «набожные», то есть такие, которые самым парадоксальным образом «стараются» быть покорными, часто впадают в депрессию, плохо спят, страдают от психосоматических расстройств. Приспособление к общине, подчинение и послушание – это такие добродетели, которые идут на встречу душе нарциссической; она нуждается в них, чтобы приобрести чувство уверенности.
Со смирением это не имеет ничего общего. И так как такой идеал очень часто стоит поперек дороги истинным потребностям человека, все это поневоле сказывается в подсознательных протестах. Так, и у нас дело доходило до динамичных групповых процессов, которым, к счастью, наш руководитель не препятствовал.
Постепенно я стал понимать, что цель послушания
Наивное представление о том, что в общине нужно постоянно стремиться к миру и духовным высотам, раньше или позже приводит всех послушников, монахов и священников к фундаментальному кризису – если они стремятся к необходимому самовыражению. Вдруг замечаешь, что потребность и реальность, личные стремления и жизнь в общине ведут к напряженности.
Человек созерцательного склада ощущает суровость и суматоху общины болезненно; экстраверт страдает от безмолвия и необходимости сдерживать находящие на него душевные переживания.
Каждый, кто пускается таким образом на поиски Бога, вдруг сталкивается лицом к лицу с самим собой – во всей своей наготе и нищете. И в какой-то момент спрашивает себя, на своем ли месте он оказался и какой во всем этом смысл? Попав на эту нулевую точку, я вдруг понял, что мне придется отказаться от определенных привычек, а также от желания «быть кем-то».
Меня не удивляло, что многие из нас стали проявлять исключительную тягу к самым разнообразным видам деятельности и изобретать всякого рода уклонения – с целью компенсировать постоянное чувство фрустрации.
Суровость жизни на самом деле открывалась мне лишь теперь. К счастью, в руководителе послушников П. Лауингере я нашел полное понимание собрата, и нашел друзей, с которыми можно было говорить обо всем открыто.
Особенно нелегко было мне отставить прошлое и начинать новое потому, что мне все время звонили бывшие пациенты, нуждавшиеся в советах, просили беседы, журналы домогались публикаций, а радио то и дело просило дать интервью. И я вдруг понял, как мне трудно отказывать им или откладывать утешения на неопределенное время. Мой письменный стол загромождали запросы о лекциях и семинарах; вынужденная бездеятельность тяготила меня гораздо сильнее, чем я хотел признать себе поначалу.
Каждодневно я вручал свою жизнь Богу, вверял Ему близких моему сердцу людей, молил Его о даре терпения. Так что предстоящие тридцатидневные упражнения в молчании пришлась для меня как нельзя более кстати.
ТРИДЦАТЬ ДНЕЙ МОЛЧАНИЯ
Март 1990 года я провел в тишине баварского леса в Хофштетте, где у паллотгинцев дом обучения и отдыха. Мы – девять послушников – должны были, под иезуитским руководством, пройти здесь упражнения по примеру Святого Игнатия в молчании. Каждый – для себя. С первого же дня я стал вести дневник о том, как протекали эти четыре недели. Я хочу привести здесь эти записи без изменений, ибо они лучше всего передают то настроение, которое сопровождало меня на протяжении всего этого времени.
Мне тяжело медитировать четыре часа в день; я борюсь с рассеянностью мысли и усталости. Ощущаю духовную сухость и вынуждаю себя выстоять положенное время или вернее выстоять его на коленях.
Во время чтения псалма 139, мысль моя неожиданно обращается вдруг к моему собрату Александру, чью дружбу я сумел завоевать и у которого мог бы позаимствовать его открытость. Я упрекаю себя в том, что отводил глаза от ищущих привязанности и любви взглядов моих собратьев – из страха быть вовлеченным.