ОН. Дьявол

Гуляева Евдокия

А ещё – никого. В холле перед входной двустворчатой дверью нет охраны.

Сердце безумно грохочет в предчувствии эйфории – ведь у меня вот-вот всё получится!

Дрожащими пальцами поворачиваю пару замков: сначала верхний, потом нижний. И как раз в момент, когда собираюсь дёрнуть ручку и толкнуть тяжёлую дверь, а тело уже звенит от предвкушения и дрожит, как натянутая струна, ведь у меня получилось, только и осталось, что оказаться за порогом, – звучит электронный сигнал, и она распахивается; но не моей рукой.

Я интуитивно делаю шаг назад,

затравлено оборачиваюсь на мужчин, остановившихся в трёх футах за моей спиной, и понимаю, что не успела бы.

Никогда бы, чёрт возьми! Я бы никогда не справилась!

Резко мотнув головой, смотрю на вошедшего. В дверном проёме стоит ОН.

Грудь щемит от безнадеги. Сквозь сжатые зубы я всасываю воздух.

ОН молча окидывает меня цепким взглядом, прежде чем тянется к небольшой сигнализационной панели на внутренней стене. И та пищит, когда он проводит по ней указательным пальцем. Секундный гудок говорит о закрытии входной двери.

Глава 3.3

Я едва успеваю посмотреть ему за спину.

Приватная территория закрыта от посторонних глаз и обнесена высоким забором. Рядом со входом пара охранников, и ещё парочка по периметру ограждения – в ярком свете фонарных столбов очевидно, что все они вооружены точно так же, как и тот, что приставлен к двери моей комнаты.

Могла бы догадаться. Сейчас слишком безрассудной выглядит попытка побега.

ОН прикрывает дверь, запирая её. Рядом щёлкает выключатель и яркий свет бьёт в глаза, я прикрываю их раскрытой ладонью, ни на миг не выпуская его из поля зрения.

ОН одет в свободные серые трикотажные штаны и потемневшую от пота футболку, обтягивающую торс; со спортивным небольшим полотенцем вокруг мощной шеи и с пистолетом в наплечной портупее.

С мокрыми взъерошенными волосами, словно совсем недавно он поливал на них водой; с выступившими капельками пота на лбу, как после длительной аэробной тренировки; с глазами, пронизывающими, неодобряющими, на удивление глубоко-синими, будто насыщенного цвета индиго – ОН был безупречен в порочном дьявольском совершенстве. Высокие скулы, прямой нос, твёрдые, четко очерченные губы, квадратный, решительный, надменно приподнятый подбородок.

Сейчас ОН игнорировал то, что ему говорили в два голоса мужчины за моей спиной, и просто смотрел на меня, словно впитывая моё оцепенение.

Только что с тренировки. ОН, МАТЬ ЕГО, бегал! Был на грёбаной пробежке, пока меня намеревались снова загнать в подвал для новой серии изощрённых издевательств!

Я не сдержалась и выругалась так грязно, что почувствовала во рту и на губах отвратительный вкус мыла, с которым в детстве отец мыл мне рот за подобное.

Как затравленный долгой погоней зверёк, через плечо бросаю на Уолтера осторожный взгляд, а когда он смотрит на меня в ответ, то в его голубых глазах непоколебимое хладнокровие, но вот в расширенных зрачках сквозит кровожадность, и оттуда она пугает ещё больше. Охранник кажется нервным.

Его рот открывается, будто он хочет что-то сказать, но тут же закрывается – губы сжимаются добела.

Никто больше не произносит ни слова.

Кроме него. ОН улыбается обезоруживающе, демонстрируя ямочки на щеках, полотенцем стирает пот со лба, промокая им шею, и вкрадчиво уточняет:

– Ты куда-то собралась?

Я сглатываю комок в горле, пытаясь выдержать его прямой взгляд; моя нервная система перегружена, мысли хаотично носятся в голове, сердце гулко бьёт в грудину, замирает на секунду и опять частит.

Запрещаю себе думать об Уолтере. О том, что он теперь со мной сделает. Всё то, что он творил со мной вчера – сегодня мне покажется лишь детской забавой.

Воспоминания об испытанной боли заставили меня поморщиться. От долгого стояния на твёрдом полу она вонзалась в колени (длинная футболка никак не скрывала синяки на них), но поменять позу, чтобы облегчить своё состояние мне было не позволено. Я стояла на четвереньках, а он порол меня, поддерживая чётко заданный и только ему известный ритм, выделяя сильные доли и акценты надсадными криками, срывавшимися с моих искусанных губ.

Однако, получается, что терять уже нечего. Я и так буду наказана за попытку побега.

В таком случае, можно попробовать сделать так, чтобы оно того стоило.

Покрепче сжимая бритву в руке, отступаю на шаг и в сторону, так, чтобы разом видеть всех присутствующих: моё внимание рикошетит от одного к другому, захватывает десятки кадров, сотни моментов.

– Послушай, не знаю и не желаю знать, в чём виноват мой отец, но я хочу вернуться домой.

Мои щёки теплеют от прилива крови. На удивление, мой голос звучит спокойно и почти не дрожит. Выпрямляю спину практически до хруста, задравши подбородок, рискую посмотреть на Уолтера и, игнорируя его взгляд с прищуром, жестом указываю ему на бритву: мол, ещё побарахтаемся.

Эта напускная бравада – всё, на что я способна, дабы не сжаться в трясущийся комочек:

– Если это поможет, то я могу извинится за него перед тобой.

Чувствую, как глаза жгут слёзы, и презираю себя за секундное проявление слабости. Невыносимо, что я слишком слаба, чтобы прикончить каждого мужика в этом доме, считающих меня разменной чёртовой куклой, которую можно драть, сколько угодно и кому из них вздумается.

– …

Вместо слов сглатываю и свожу брови вместе на переносице, поджимаю искусанные припухшие губы.

– Продолжай, – побуждает ОН, и оттенок его синих глаз становится даже более насыщенным, чем прежде, тёмным, предгрозовым, – ведь ты отважилась на все эти неприятности, значит тебе есть, что добавить.

Его вкрадчивый тон ещё более страшный, чем, тот, с которым Уолтер повышает на меня голос. И можно не сомневаться, ОН будет держать меня здесь до самого конца. Не отпустит. Теперь я это уже точно знаю.

– Не позволяй ему…

Имён озвучивать не нужно, как не обязательно и указывать на того, о ком я веду речь.