Она моя
Шрифт:
— Ты ведь знаешь, что я этого не хотела… И если бы не твоя чертова работа, никогда бы никому не позволила! Это все твоя вина, твои долбаные тайны… Я тебя ненавижу! Слышишь меня? Таи-и-и-р-р? Таир… — срывается, в какой-то одуряющий миг растеряв злость. — Гордей… — ласковым тоном сильнее припечатывает, чем предшествующим ему криком.
Сорвавшись с места, Катя сокращает между нами расстояние. Вижу это, просчитываю заранее урон, который она способна нанести, но остановить ее не могу.
Подходит вплотную. Касается ладонями моей груди. Раскатывает по напряженным
— Что творишь? — едва нахожу силы выдохнуть.
Севший на эмоциях голос колышет загустевший вокруг нас воздух колючим сипом и низкими вибрациями. Прикладываю титанические усилия для того, чтобы прогнать выедающие глаза, мозг и душу воспоминания, как к ней, моей чистой и нежной царевне, притрагивался другой мужик.
— Поговори со мной.
— Не стоит сейчас. Завтра.
Как ни ломаю себя, оттолкнуть ее не способен. Стою и позволяю ей своим присутствием, запахом, взглядом, жгучими касаниями доламывать остатки своего загрубевшего нутра.
— Я хочу услышать тебя сейчас, — шепчет Катя. Приподнимаясь на носочки, в душу вламывается. Я, мать вашу, сам своих реакций опасаюсь. Не в том состоянии, чтобы еще и обсуждать это. Не о себе, о ней же беспокоюсь. — Мне это очень нужно…
Договорить царевна не успевает. Сжимаю, наконец, тонкие запястья и решительно отвожу от своей груди. От себя ее спасаю.
— Зачем подставляешься, Катя? Понимаешь же, что не закончится это сейчас нормально. Хорошо не закончится!
— Что ты мне сделаешь? Уничтожишь? Ну-ну… Таи-и-и-р-р… Я тебя не боюсь, — как-то отрешенно поддевает в этот раз. Ее лицо все еще хранит последствия истерики, оставаясь покрасневшим, припухшим, нежным и очень хрупким. Смотрит, конечно же, прямо в глаза. — Поговори со мной. Скажи, что чувствуешь. Мне плевать, какими жестокими будут слова, просто скажи правду. Не могу больше вариться в этой неопределённости.
А я не могу излить то, что чувствую. Не только не имею на это права. Я, черт возьми, попросту не умею этого делать.
— Мне нечего тебе сказать.
— Ты лжешь. Ты снова лжешь…
— Катя, остановись…
— Ты забрал меня оттуда! Вырвал из рук этого мужчины, несмотря на свою чертову работу! Ты ревновал? Тебе было больно? Теперь ты понимаешь, что чувствовала я?
— Не задавай таких вопросов, — с такой яростью выталкиваю, что голос на последних звуках хрипнет, и за раз весь воздух из легких уходит. — Ты, мать твою, не знаешь, что будет, если я все это вытащу. Ты себе даже не представляешь, Катя!
Смотрю на вишневые губы, которые меньше часа назад целовал другой мужик — со скрипом и ревом душу сворачивает. Взгляд как будто кровью замыливает. Заливает глаза, формируя красную пелену. Слабо контролируя свои действия, прихватываю ладонью кукольное личико и скольжу большим пальцем к ее рту. Заламываю нижнюю губу, остервенело растираю и грубо тяну вниз.
Катя начинает дрожать. Издает какие-то звуки. Пытается что-то сказать. Не позволяю. Сметая какие-то грани, набрасываюсь на ее рот. В ту секунду никаких принципов, законов, правил и элементарной осторожности не соблюдаю. В кровь
Забираю. Воссоздаю. Наполняю собой.
Эта агрессия, пропитанная жестокостью и безумием, никаких приятных ощущений не должна приносить. Но она приносит. На каком-то животном и запретном уровне подрывает ураганный ветер в душе.
Отпускаю, когда Катя, всхлипывая и постанывая, вырываться начинает — бьет меня по плечам, хлещет по лицу, отчаянно толкает ладонями.
Сердце сжимается и протестующе толкается, когда вижу, что натворил.
Кровь на губах и подбородке. Слезы на щеках.
Визуально эффект равносилен удару молота в грудь.
— Не нравится, Катенька? — намеренно себя и ее добиваю.
Если грусть можно увидеть, то вот она — в ее глазах.
— А тебе? — парирует, но как-то бесхитростно и очень тихо, вынуждая задерживать дыхание и в который раз сцеплять зубы. — Если тебе так легче, то продолжай. Я выдержу. Давай, — кроет остатки того, что еще осталось внутри меня невредимым. — Мне важно чувствовать тебя. Не имеет значения, как. Хочу, чтобы ты меня тоже почувствовал…
— Почувствовал? Да я только тебя и чувствую, ты это, мать твою, понимаешь? — выдаю рывками — негромко и как будто задушенно. Воздух из груди, словно пар от кипящей воды, испаряется. Не задерживаясь там, где он жизненно необходим, огненным духом устремляется сквозь мышцы и кости наружу. И все равно не могу ее не касаться. Скрепляя ладонями плечи, грубо дергаю на себя, пока не сталкиваемся лицами. — Все нутро ты мне, Катенька, разодрала. Заполнила до краев, — выдыхаю, глядя в глаза. — Но даже там ты сидеть спокойно не способна. Ты же непоседливая, мать твою. Ненасытная. Импульсивная и безрассудная. Расшатываешь, не думая о последствиях. Ни о чем ты, блядь, не думаешь!
— А ты думаешь? — кричит, а я в какой-то степени рад. Пусть что угодно делает. Лишь бы не плакала. — Я разодрала? Я? Кто виноват во всем этом? Кто? Только ты!
Вот он — сокрушающий удар. Принимаю его, на секунду прикрывая веки. Медленно вдыхаю и так же медленно выдыхаю, прежде чем открыть глаза и взвалить к тому, что есть, еще и этот крест.
— Ты права. Относительно того, что случилось сегодня — исключительно моя вина, — признаю сухим тоном, каким привык перед начальством докладывать. — Иди к себе, Катя, — на финише и вовсе звучу абсолютно обезличенно.
Не дожидаясь ответа, отступаю и направляюсь к лестнице, чтобы спуститься на цокольный этаж. По дороге ослабляю ворот, расстегиваю манжеты и, наконец, выдергиваю из-за пояса рубашку. Стянув через голову, нетерпеливо швыряю на шезлонг.
Только Катя ведь не будет Катей, если не потащится следом.
— Это еще не все! Мы не решили, что делать дальше, — царевна, мать ее, не закончила. — Больше я в эту адовую «Комнату» не поеду!
Понимаю, что растрясло Катерину капитально, но сил держать эту волну не осталось.