Она уже мертва
Шрифт:
– И что же ты видишь на этих снимках?
– Парня, превращенного в ничтожество. Униженного публично. Они могут молчать всю жизнь, но никогда не забывают обид. И я, старший лейтенант Геннадий Кирсанов, спрашиваю у себя: решился бы такой парень совершить преступление, пойти на убийство? И сам же себе отвечаю – да. Твой брат мог убить эстонку из чувства мести. Из неразделенной любви. И спрятать тело, благо укромных местечек здесь вагон. А потом, из всего того же чувства мести, отправить письмо несчастным эстонским родителям. Что-то типа – во всем виновата Маш. Как тебе такой
Маш молчала. Вместо нее отозвалась Белка.
– Пожалуйста, не надо, – жалобным голосом произнесла она. – Ты ведь так не думаешь, Шило. Зачем ты мучаешь нас?
– Отчего же. Именно так я и думаю. И поверь, она, – тут Шило кивнул подбородком в сторону Маш, – тоже думает так.
– Нет!
По лицу Маш катились слезы. Но это были не слезы отчаяния, а слезы просветления. Да, да, – Маш плакала от радости! А потом вдруг начала смеяться. Сначала тихо, а потом все громче и громче. Она не могла остановиться ни на секунду, и в этом смехе сквозило такое торжество, что Белка подумала: Маш безумна.
Так же безумна, как маленькая Инга.
Смех вываливался изо рта Маш, как нарисованные в дневнике руки вываливались из аммонитовых раструбов. В какой-то момент она даже начала задыхаться:
– Вы не представляете, что значит жить, зная, что кто-то думает – ты убийца. Вы не представляете, не представляете…
– Но теперь-то ты свободна? – зачем-то спросил Шило.
– Да.
– Только не благодари меня за это. Тем более что это всего лишь версия. И… – он выдержал театральную паузу и подмигнул обеим женщинам, – не самая правдоподобная. Спросите почему? Старший лейтенант Кирсанов вам ответит. Жалкий тип Миккель, конечно, мог взбунтоваться против мироздания и даже пришпилить девицу… Но спрятать тело так, чтобы его не нашли, – такой подвиг ему не по зубам. Во-превых, он приезжий и плохо знает местность. Максимум, на что бы его хватило, – забросать тело камнями или оставить его в расщелине на пляже… Помните ту расщелину, девчонки?
Он снова подмигнул им, и Белка вздрогнула: она прекрасно поняла, о чем идет речь. И снова ощутила запах сырости и полуразложившихся водорослей.
– Закопать в саду не получится – сама операция поблизости от дома, где полно народу, рискованна. А ну как кто увидит или услышит?… Дети бывают очень внимательны. Им сложно интерпретировать факты, но донести их до взрослых они в состоянии.
– А еще по ночам дети спят, – сказала Маш. – Сладко-сладко.
– Но могут проснуться. От какого-нибудь кошмара. Зарыть в саду не получится, нет. Сбросить в колодец тоже. Хотя это был бы идеальный вариант. Для Миккеля, если бы он был убийцей. Но, как вы понимаете, тело бы сразу нашли. А его не нашли, хотя в колодец спускались тоже. И собака ничего не разнюхала. Помните розыскную собаку, девчонки? Э-э… Султан. Ее звали Султан. Я так и не завел себе пса… – погрустнел Шило. – Ростик завел, а я – нет.
– При чем здесь собака? – не выдержала Белка.
– К слову пришлась.
– А что – «во-вторых»?
– Во-вторых?
– Ты сказал: во-превых, он приезжий и плохо знает местность. А во-вторых?
– Он слабак. И обязательно выдал бы
– Я не алкоголичка.
– Да-да, именно это ты демонстрируешь нам все последние дни.
– Если уж на то пошло… Не могу смотреть на своих дорогих родственников трезвым взглядом. Искренне надеюсь не увидеть вас в своей жизни. Когда шабаш закончится.
– Потому что мы напоминаем тебе о том, что произошло тогда? Все вместе и каждый по отдельности.
– Потому что вы – жалкие неудачники.
– Не все.
– Ну да. Старший лейтенант в убогой ментовке убогого городишка – это, конечно, венец карьеры.
– У меня все впереди.
– Собираешься дослужиться до начальника РОВД? Или что там рисуется тебе в воображении?
– Все больше картинки из прошлого. Ты на этих картинках тоже есть. Занимаешь центральное место.
– А больше никого поблизости не видно?
Несколько раз Шило обратился к себе в третьем лице – «старший лейтенант Кирсанов», и это роднит его с деревенским дурачком Лёкой. А горящие глаза и раздувающиеся ноздри – разве это не похоже на Маш? Горящие глаза – все равно что маяки, которые разрывают своими лучами мрак. Едва лишь погаснет один – тут же загорается другой, самая настоящая перекличка маяков. Что ж, Белку можно поздравить, она возвращается к себе, в мир Большой Семьи, чуть более мрачный, чем хотелось бы. Но это – ее семья.
Добро пожаловать домой!
– …Почему же? Кое-кто ошивается на заднем плане. Ты об этом хотела поговорить?
– Не знаю, понимаешь ли ты…
– Понимаю, – сразу посерьезнел Шило. – Когда ты говорила о двоих… Ты имела в виду именно этого человека?
– Того, кого не назовешь неудачником, – прикрыла глаза Маш.
– Он великий и ужасный.
– Совсем как в сказке.
– Он даже больше кита.
– Нет. Он самый большой кит на свете. Моби Дик.
– Моби Дик, да!
Белка не верит своим глазам. До сих пор Маш и Шило были врагами и старались побольнее задеть друг друга, но теперь их голоса полны любви. Рахат-лукум, шербет, пахлава – вот что такое их голоса. И это воскрешает в Белкиной памяти образ Эмина – вечно влюбленного. А Маш с Шилом все суют друг другу в рот восточные сладости и никак не могут остановиться.
– Никто не справится с Моби Диком, – шепчет Шило.
– Никто, – вторит ему Маш.
– Может, это потому, что все его боятся и не решаются вступить в схватку?
– Может быть.
– Он плавает слишком далеко от наших берегов.
– Но подплывает время от времени?
– Случается. Да.
– «Да» и «нет» – не говорить. Черное и белое не носить, – неожиданно заявляет Маш.
«Вы поедете на бал?» – любимая игра того лета. В нее играли все, а лучшей была маленькая Тата, это она вплыла в их тихую заводь на спине кита. И лишь МашМиш вечно оставались в стороне, они были слишком взрослыми детьми, слишком занятыми – любовью, войной с другими взрослыми детьми, подготовкой к убийству, подлинному или мнимому.