Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада
Шрифт:
— Хорошо! Значит, ты отказываешься от величия. Но если я погружу эти мечтания на дно моря, привязав к ним тяжелый камень, и скажу: покойтесь здесь, мои мечты, ваш час еще не настал! — скажи, если я это сделаю и приду к тебе просто, как женщина, которая любит и клянется памятью своих предков ничего не думать или не делать без твоего ведома, — полюбишь ты тогда меня, Макумазан?
Я молчал. Она приперла меня к стене, и я не знал, что ответить. Кроме того, должен сознаться в своей слабости: я чувствовал странное волнение. Эта красивая девушка «с огнем в груди», эта женщина, столь отличавшаяся от остальных женщин, которых я когда-либо знал, овладела моим сердцем и притягивала меня. Соблазн был велик.
Она скользнула ко мне, обвила меня руками и поцеловала в губы,
— Макумазан, — проговорила она с легкой насмешливой улыбкой, — мудрый, опытный, белый человек попался в сети бедной черной девушки, но я покажу тебе, что она может быть великодушной. Ты думаешь, я не читаю в твоем сердце, не знаю твоих мыслей? Ты боишься, что я навлеку на тебя позор и гибель? Хорошо, Макумазан, я пощажу тебя, ты ведь поцеловал меня и говорил мне слова, которые, может, уже забыл, но я никогда не забуду. Иди своей дорогой, Макумазан, а я пойду своей, чтобы не запятнать гордого белого человека прикосновением своего черного тела. Иди своей дорогой, но одно я запрещаю тебе: не смей думать, что слышал здесь лживые речи и что я для каких-то своих тщеславных целей пустила в ход свои женские чары. Я люблю тебя, Макумазан, как никогда не полюбит ни одна женщина и как я не полюблю ни одного мужчину, сколько бы раз я ни выходила замуж. Кроме того, ты должен обещать мне, что еще раз в моей жизни, один только раз, если я того пожелаю, ты снова поцелуешь меня. А теперь прощай, Макумазан, не то ты можешь забыть о гордости белого человека и совершить безумие. Снова мы встретимся только друзьями.
И она ушла, а я почувствовал себя таким ничтожным, как никогда в жизни, ничтожнее даже, чем в присутствии Зикали мудреца. Почему, думал я, она довела меня сперва до безумия, а затем отказалась? И по сей час я не могу дать ответа на этот вопрос. Я только предполагаю, что она действительно полюбила меня, но боялась вовлечь меня в неприятности и заговоры. А может быть, она была настолько умна, что видела, что наши характеры — как масло и вода, которые никогда не могут соединиться.
Глава V
Соперники
Можно было ожидать, что после этой удивительной сцены мои отношения с молодой девушкой будут натянутыми. Нисколько. Когда мы снова встретились на следующее утро, Мамина держалась свободно и естественно, как всегда. Она перевязала мои раны, которые почти уже зажили, шутила, расспрашивала о содержании некоторых писем и газет, полученных мною из Наталя, — словом, вела себя как ни в чем не бывало.
Вам, может быть, покажется странным, что дикарка могла действовать так тонко. Но дело именно в том, что в основе все люди одинаковы, и между дикарем и нами очень мало разницы. По какому праву называем мы такие, например, народы, как зулусы, дикарями? Если не заострять внимания на их обычае полигамии, что в конце концов обычно и среди цивилизованных народов Востока, можно утверждать, что они имеют социальную систему, очень похожую на нашу. У них есть древние, глубоко оправданные законы, и нравственность их не ниже нашей. Они честные и правдивые, и строго чтут гостеприимство.
Они отличаются от нас, главным образом, тем, что не напиваются (пока белый человек не научил их этому), что носят меньше одежды, так как климат их более жаркий, что их города ночью не обезображены такими картинками, как наши. А как они любят своих детей! Они никогда не бывают жестокими к ним, хотя и умерщвляют иногда уродливого младенца. Они ведут войну со страшной жестокостью, но разве европейские войны менее жестоки?
Остается еще их вера в колдовство и вытекающие из этого предрассудки. Но с тех пор, как я живу в Англии, я много читал по этому вопросу и нахожу, что подобные же предрассудки встречаются и в Европе, то есть, в той части света, которая более тысячи лет наслаждается «преимуществами» христианского учения.
И если «высококультурный» белый — в большинстве случаев какой-нибудь
Но я отклонился от главной своей мысли. Так вот, умный мужчина или умная женщина из дикарей во всех существенных чертах совершенно такие же, как умный мужчина или умная женщина, принадлежащие к цивилизованным народам. Пример этому — Мамина.
Через две недели после памятной сцены в хижине я совершенно поправился и окреп. Ребра мои, которые сломал буйвол своими железными коленями, срослись. Я спешил уехать, так как у меня были дела в Натале. О Садуко ничего не было слышно, и я решил двинуться домой, оставив о себе сведения, где меня найти, если я ему понадоблюсь. По правде сказать, я совсем не жаждал, чтобы меня вовлекли в набег на Бангу. Я не хотел участвовать во всем этом деле, включая красавицу Мамину и ее насмешливые глаза. Поэтому однажды утром я велел Скаулю запрячь волов, и он с радостью принялся исполнять это приказание, так как он и другие слуги жаждали вернуться в цивилизованные страны. Но только они взялись за дело, как пришел гонец от Умбези, просившего меня отложить отъезд на несколько часов, так как к нему в гости приехал его друг, могущественный предводитель, который хотел познакомиться со мной. Я охотно отправил бы этого предводителя ко всем чертям, но считал невежливым не исполнить просьбы хозяина, который был ко мне так добр, и приказал не впрягать пока волов, но держать их наготове. В раздраженном настроении отправился я в крааль, который находился в полумиле от моего лагеря.
В сущности, не было особой причины для моего раздражения. Собственно говоря, какая мне разница, уеду я утром или днем. Но дело в том, что я не желал принимать участия в экспедиции Садуко против Бангу. Садуко же мог вернуться в любой момент, и тогда мне было бы трудно увильнуть от выполнения того полуобещания, которое я ему дал.
Подойдя к краалю, я увидел, что там готовится какое-то торжество: закололи быка, часть которого варили в горшках, а часть — жарили. Я заметил также нескольких зулусов. За оградой крааля я застал сидевшего в тени Умбези со своими старейшинами, а с ними большого, мускулистого туземца в повязке из тигровой кожи, означавшей его высокое положение, и несколько его старейшин. Около ворот стояла Мамина, на которой красовались ее лучшие бусы. Она держала чашу с пивом, которую, очевидно, только что подносила гостям.
— Ты собрался сбежать, не попрощавшись со мной, Макумазан! — прошептала она, когда я поравнялся с ней. — Это нехорошо с твоей стороны, и я горько плакала бы. Однако этому не суждено сбыться.
— Я хотел приехать сюда и попрощаться, — ответил я. — Но кто этот человек?
— Ты узнаешь сейчас, Макумазан. Смотри, отец кивает тебе.
Я подошел к кругу сидевших. Умбези при моем приближении встал и, взяв меня за руку, подвел к дюжему туземцу и сказал:
— Это Мазапо, предводитель племени амансомов. Он хочет познакомиться с тобой, Макумазан.
— Очень любезно с его стороны, — ответил я холодно, окидывая взглядом Мазапо. Это был, как я уже говорил, крупный мужчина, вероятно, лет пятидесяти, так как его волосы уже подернула седина. Говоря откровенно, он мне сразу очень не понравился, было что-то отталкивающее в его грубом лице и в манере держаться. Затем я замолчал, зная, что при встрече у зулусов двух незнакомцев более или менее равного положения тот, кто заговорит первым, признает свое подчинение. Поэтому я стоял и рассматривал нового жениха Мамины в ожидании дальнейших событий.
Мазапо тоже рассматривал меня, затем что-то сказал одному из своих старшин, что, я не уловил, но тот засмеялся.
— Он слышал, что ты большой охотник, — вмешался Умбези, очевидно, чувствуя, что положение становится натянутым и нужно что-нибудь сказать.
— Он слышал?! — удивился я. — В таком случае, ему более посчастливилось потому, что я никогда не слышал о нем.
К сожалению, я солгал: Мамина упоминала о нем, как об одном из своих женихов, но среди туземцев нужно поддерживать свое достоинство.