Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада
Шрифт:
— Да, сын Сензангакона, — ответил Зикали, — я слышал, как Садуко это сказал своими собственными устами, но голос, которым он говорил, — это не его голос. Если бы ты был таким же искусным ниангой, как я, то знал бы это, как знает белый человек. Макумазан тоже умеет читать в сердцах людей.
Слушай, о король, и слушайте все советники короля, что я вам расскажу. Мативани, отец Садуко, был моим другом. Он был и твоим другом, о король. Когда Бангу убил его и все его племя с разрешения Лютого зверя, Чаки, я спас его сына, воспитал его в своем доме и полюбил его. И вот он стал мужчиной. Я показал ему две дороги: дорогу мудрости и дорогу безумия, которая ведет к смерти. Я предложил ему выбрать, по какой дороге он пойдет. Но на его дороге уже стояла женщина, та, которая сидит здесь, и манила его к себе. И он пошел за ней. С самого начала она изменила
— Так, — ответил Панда, — и поэтому Садуко надлежит бросить на съедение шакалам.
— Подожди еще немного, о король. Я повторяю: Садуко говорит не своим голосом, а голосом Мамины. Я утверждаю, что она величайшая колдунья во всей стране. Она опоила его зельем своих глаз, он сам не сознает, что говорит.
— Докажи это! — воскликнул король.
Карлик подошел к Панде и шепнул ему что-то на ухо, а Панда двум советникам, которые немедленно встали и сделали вид, что идут к калитке. Проходя мимо Мамины, один из них внезапно обхватил ее, скрутив ей руки назад, а другой накинул ей свой плащ на голову и завязал. Мамина не сопротивлялась и не двигалась, вся покрытая плащом до самых ног, но они продолжали ее крепко держать. Затем Зикали заковылял к Садуко, долгое время пристально глядел на него и сделал несколько движений рукой перед его лицом. Садуко глубоко вздохнул и как бы с удивлением стал озираться.
— Садуко, — обратился к нему Зикали, — ответь мне, твоему приемному отцу, правду ли говорят люди, что ты продал свою жену Мамину королевичу Умбелази для того, чтобы на тебя дождем посыпались его милости?
— Зикали! — вскочил Садуко в припадке ярости. — Будь ты, как все люди, я убил бы тебя, гнусная жаба, за то, что ты осмеливаешься помоями обливать мое имя! Она убежала с королевичем, околдовав его своей красотой!
— Не бей меня, Садуко, — продолжал Зикали, — пока не ответишь еще на один вопрос. Правду ли говорят, что в битве при Индондакузуке ты перешел со своими полками на сторону узуту, уверенный, что Умбелази будет разбит, а тебе хотелось быть на стороне победителя?
— Это клевета! — вскричал Садуко. — Я хотел отомстить Умбелази за то, что он отнял у меня ту, которая была для меня дороже жизни и чести. Победа склонялась на сторону Умбелази. Но я ушел, он проиграл битву и умер, чего я и хотел. Но теперь, — грустно прибавил он, — я сожалею, что довел его до гибели, ведь он, как и я, был только орудием честолюбивых замыслов этой женщины. О король, — прибавил он, обращаясь к королю, — убей меня, умоляю тебя! Недостоин жить тот, чьи руки обагрены кровью друга.
— Не слушай, отец мой, — воскликнула Нэнди, вскочив с места. — Он сумасшедший! Отдай этого несчастного человека на мое попечение, отец мой, мне, его жене. Я люблю его! И позволь нам уйти отсюда в другую страну.
— Молчи, дочь, — сказал король. — И ты, о нианга Зикали, замолчи тоже.
Они повиновались. Подумав немного, Панда движением руки приказал снять с Мамины плащ. Она спокойно огляделась кругом и спросила, что это за детская игра, в которой ее заставляют участвовать.
— Да, женщина, — ответил Панда, — ты вела игру, но не детскую. Это игра на жизнь и на смерть.
— Не нужно, о король. У меня такой острый слух, что я слышу и через меховой плащ. Терять понапрасну время не надо.
— Ну и что ты скажешь на все это, женщина?
— Немного, — ответила она, пожав плечами. — Скажу, что проиграла. А еще — что Садуко свою первую историю рассказал не потому, что я заколдовала его, а из любви ко мне, желая меня спасти. Заколдовал же его, как и всех нас, — вот этот колдун Зикали, враг твоего дома. Он поклялся уничтожить весь твой род. Это он околдовал Садуко и против его воли вырвал правду из его сердца. Что еще? Все, в чем меня обвиняют, я сделала. Я хотела многого — стать инкозазаной зулусов — и была на волосок от выигрыша. Я все рассчитала, однако я не учла безумной любви и ревности этого глупца Садуко. Я вижу теперь, что мне следовало убить Садуко, а не бросать его. Трижды я думала об этом. Раз всыпала яд в его питье, но он вернулся домой усталый и озабоченный. Прежде, чем выпить, поцеловал меня. Сердце мое дрогнуло, и я опрокинула чашу, которую он уже поднес к губам. Ты помнишь, Садуко? Из-за одной этой глупости я заслуживаю казни. Женщина, стремящаяся к власти, должна иметь сердце тигрицы. Но не страшно умереть той, которую в царстве теней встретят тысячи и тысячи воинов под предводительством твоего сына Умбелази, которых я послала туда раньше меня. С окровавленными, поднятыми копьями и с королевским салютом встретят они меня, как инкозазану смерти. Я умираю охотно. Вы, мужчины, мне все надоели, и я ненавижу вас. Вы болваны, которых так легко напоить допьяна, а в пьяном виде вы такие противные и грубые! Пфф! Теперь, король, прежде чем ты спустишь на меня твоих цепных собак, я прошу только об одной милости. Я сказала, что ненавижу всех мужчин. Но женщина никогда не говорит всей правды. Есть мужчина, которого я не могу ненавидеть. Думаю, я люблю его потому, что он не захотел полюбить меня. Вот он сидит здесь… — и к моему крайнему смущению и к удивлению всех присутствующих она указала на меня, Аллана Квотермейна.
— Однажды своими чарами, о которых вы здесь так много говорили, я одержала победу над его сердцем, но опять по доброте душевной отпустила его. Да, я отпустила редкую рыбу, которая уже попалась в мои сети, он мне дал обещание — небольшое, но я думаю, что теперь, когда мы с ним расстаемся навсегда, он выполнит его. Макумазан, обещал ли ты мне поцеловать меня еще раз в губы, когда бы и где бы я тебя не попросила об этом?
— Обещал, — глухим голосом ответил я, чувствуя на себе ее притягивающий взгляд.
— Подойди же ко мне, Макумазан, и поцелуй меня на прощанье. Король позволит это, а мужа у меня теперь нет.
Я встал. Я не мог поступить иначе. Я подошел к ней, к этой женщине, которая вела игру «по-крупному» и проиграла, но и проиграв, осталась с высоко поднятой головой.
Медленно подняла она свои гибкие руки и обвила ими мою шею, медленно приблизила свои алые губы к моим и поцеловала меня в губы и в лоб. Но между этими двумя поцелуями она сделала очень быстрое движение. Что она сделала? Мне показалось, что она левой рукой провела по своим губам и сделала движение горлом, будто проглотила что-то. Затем она оттолкнула меня от себя и проговорила:
— Прощай, Макумазан, ты никогда не забудешь моего прощального поцелуя. Прощай, Зикали. Надеюсь, что все твои дела увенчаются успехом. Ты ненавидишь тех, кого и я ненавижу, хоть я не питаю к тебе злобы за то; что ты открыл правду. Прощай, о Сетевайо. Ты никогда не станешь тем, кем был твой брат, и злая участь ожидает тебя… Прощай, Садуко, глупец, погубивший свое благополучие ради женских глаз. Всепрощающая Нэнди будет ухаживать за тобой до твоей смерти. Но что это? Умбелази наклонился над твоим плечом, Садуко, и смотрит на меня так странно… Прощай, Панда, тень короля… Теперь выпусти на меня твоих палачей. Выпусти их скорей, иначе они опоздают.
Панда поднял руку, и палачи бросились вперед, но действительно не успели. Мамина вздрогнула всем телом, широко раскинула руки и упала навзничь… Яд, который она приняла, подействовал безошибочно и быстро.
Так умерла Мамина, Дитя бури. Воцарилась глубокая тишина… Тишина, полная благоговейного ужаса. Но внезапно ее прервал взрыв жуткого, страшного смеха. Это смеялся карлик Зикали, «Тот, кому не следовало бы родиться».
Глава XVI
Мамина!.. Мамина!.. Мамина!