Они были не одни
Шрифт:
Подошедшие сюда демонстранты двинулись на жандармов, чтобы высвободить из кольца товарищей. Жандармы, не ожидавшие такого натиска, все же не решились стрелять и пытались рассеять демонстрантов, не применяя оружия, но когда увидели, что это им не удастся, запросили начальство, как им поступить.
Местные власти созвали экстренное совещание, на котором обсудили вопрос о том, как быть с этими корчинскими разбойниками, устроившими такую невиданную демонстрацию. И сразу же приняли решение: рассеять демонстрантов, не останавливаясь перед применением оружия.
Именно в ту самую минуту, когда рабочий-швейник призывал товарищей к
Едва Гьика, Зенел и двое рабочих, несших знамя, приблизились к цепи жандармов, как те бросились на демонстрантов и стали избивать их прикладами. Завязалась драка, в которой каждый бил кого попало. Сомкнутая до тех пор стена демонстрантов дала брешь. Озверевшие жандармы начали стрелять из ружей и револьверов и бросились на беззащитную толпу. Те, что шли им на выручку, увидев, как зверствуют жандармы, сами перешли в нападение; кулаки, камни, дубинки — все было пущено в ход.
Жандармы окружили рабочих, несших знамя. Знаменосцы упорно обороняли его: они готовы были пожертвовать жизнью, но не допустить, чтобы знамя — символ дружбы рабочих и их грядущего освобождения — досталось жандармам. Эти рабочие читали повесть Максима Горького «Мать»; они хорошо помнили, как там описана первомайская демонстрация русских рабочих. И теперь здесь — такое же столкновение, такая же схватка, такая же борьба. И каждый из них в эту минуту чувствовал себя Павлом Власовым.
Наконец жандармам, которые получили подкрепление, удалось овладеть знаменем. Одного из знаменосцев они сбили с ног, но как только Гьика и Зенел увидели, что знамя в руках жандармов, они бросились на выручку, и оно оказалось в их крепких руках. Жандармы пытались вырвать его, но Гьика и Зенел не выпускали знамени. Один из жандармов, с усами до ушей, с мордой бешеной собаки, взял штык на изготовку, намереваясь вонзить его в рабочего, который мужественно оборонял знамя и теперь пытался подняться на ноги. Но Гьика мгновенно заслонил рукой лицо рабочего, и штык жандарма со всего размаху вонзился в его ладонь. Гьика ощутил ужасную боль, но не выпустил древка. Зенел тоже крепко, обеими руками, держал знамя.
Как дальше развертывались события и какую форму приняла борьба демонстрантов с жандармами, Гьика уже не видел: он услышал, как несколько голосов прошептали ему: «Беги, беги скорей!» И, не выбирая направления, бросился бежать, так как заметил, что небольшая группа, оборонявшая знамя, вдруг рассеялась. Гьика бежал опрометью, сворачивая с одной улицы на другую. Наконец на четвертой улице какая-то девушка, бежавшая сзади в нескольких шагах от него, предложила укрыться у нее в доме. Он так и сделал.
Всюду в городе царила паника. Люди разбегались в разные стороны. Жандармы били прикладами всех, кто только попадал им под руку.
У дверей церкви святого Георгия какая-то старуха от испуга застыла на месте и только крестилась. К ней подбежал жандармский сержант и принялся осыпать ее ругательствами. Она что-то пробормотала ему в ответ и снова принялась креститься. Тогда сержант со всего размаху ударил ее кулаком по голове и сбил с ног. Старуха скатилась по ступенькам церковной паперти и осталась лежать посреди улицы.
Из дома против церкви с отчаянными криками выбежала пожилая женщина:
— Сыночек, сыночек мой! Где ты? О,
Жандарм преградил ей путь и не пустил дальше. Она метнулась к префектуре. Но жандарм изо всех сил толкнул ее, и она ударилась о стену.
— А-а-а! — прозвучал отчаянный вопль. Двое полицейских агентов поспешно подхватили ее и поволокли.
На углу жандармы били прикладами трех стариков, которые не успели убежать.
Куда ни взгляни, всюду можно было видеть ужасающие сцены. Корча стала напоминать город, захваченный свирепыми завоевателями. Вскоре улицы совершенно опустели, на них остались лишь жандармы в стальных шлемах и с ружьями в руках. Офицеры с револьверами наготове, высматривая добычу, сновали взад и вперед. С десяток жандармов, окровавленных, раненных кто в руку, кто в ногу, брели в ближайшую аптеку.
Из жандармского управления под конвоем вывели около двадцати человек, связанных по двое, и отправили в городскую тюрьму. Это были рабочие, арестованные во время демонстрации.
После полудня, когда город казался вымершим и только на рынке под угрозами жандармов понемногу начали открываться лавки, со стороны бульвара святого Георгия показалась толпа студентов лицея. Они шли сомкнутым строем и громко пели:
Эй, крепите, крепите ряды,
Эй, крепите, крепите ряды,
Вместе с нами — вперед!
И вот город, на короткое время устрашенный кровавой расправой, снова стал героическим. Из каждой улицы, из каждого переулка начали выходить рабочие, их жены, сестры, невесты, дети и присоединялись к демонстрации студентов. Теперь во главе толпы, которая грозной волной катилась к зданию префектуры, оказались и женщины.
К студентам присоединялись крестьяне, и все они направлялись к префектуре.
И перед самым зданием префектуры прозвучала революционная песнь:
Взвейся выше, красное знамя!
День борьбы настал.
Свобода будет с нами
Средь наших гор и скал!
Как объяснить, что все пели эту песню с таким воодушевлением? Студенты вдохнули в нее свой молодой пыл, нашли в ней идеал, о котором мечтали. Сердца рабочих были преисполнены гордости, потому что все население Корчи — и христиане и мусульмане — приняло участие в их мужественном почине. А старикам эта песнь напомнила о годах чужеземного ига и острее заставила почувствовать бедствия народа. Пели все — и студенты и рабочие; старухи отирали слезы, старики в такт песне размахивали шапками.
— Мы требуем освобождения наших товарищей! Свободу арестованным демонстрантам! — звучали лозунги из сотен уст.
— Хлеба! Хлеба! Хлеба! — требовали демонстранты.
И снова звучали слова песни:
Вперед, товарищи, вперед!
Албанцы, свергнем гнет!
Должны мы, братья, победить!
Довольно в подлом рабстве жить!..
И вдохновенно повторялся припев:
Свобода будет с нами
Средь наших гор и скал!