Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный
Шрифт:
— Нет, — отказалась Кристин, — ты будешь приставать.
— Конечно! 1
— Полагаю, мужчина и женщина сначала должны пожениться, а потом ему можно все разрешать.
— Ты так считаешь? Да?
— А ты что думал?
— Точно!
— А что ты там говорил о моих ногах? — вспомнила Кристин.
— Какие они хорошие.
— Хорошие? Кто же так говорит о женских ногах!
— Ну, стройные.
— Да?
— Красивой формы!
— Ну, ну. Продолжай.
— Великолепные.
— Великолепные?
— Мм-м… Мне бы хотелось снять с тебя чулки, — промолвил Хейвз.
— Зачем?
— Чтобы потрогать
— Никаких приставаний. Забыл? — напомнила Кристин.
— Да, совсем забыл. Мне бы хотелось снять с тебя чулки, чтобы лучше разглядеть твои великолепные ноги.
— Тебе хочется снять с меня чулки, — настаивала Кристин, — но тогда ты сможешь залезть мне под юбку и расстегнуть их.
— Я об этом и не думал. Но теперь, когда ты говоришь об этом…
— Это ты говоришь об этом.
— А на тебе грация?
— Нет.
— Пояс с резинками?
— Да.
— Мне нравится пояс с резинками.
— Всем мужчинам нравится.
— Почему всем мужчинам должен нравиться пояс с резинками? И откуда ты это знаешь?
— Ты ревнуешь?
— Нет, — сказал Хейвз.
— Если бы мы были женаты, у меня не было бы возможности знать, что нравится всем мужчинам, — пояснила Кристин, — ты был бы единственным в моей жизни!
— Ты хочешь сказать, что в твоей жизни есть другие мужчины?
Кристин пожала плечами.
— И кто они? — потребовал Хейвз. — Я их арестую.
— На каком основании?
— На том, что мешают настоящей любви.
— А ты действительно меня любишь? — спросила она.
— Подойди ко мне и я скажу тебе.
Кристин улыбнулась.
— Ну иди же. ’
Она снова улыбнулась.
— Ты знаешь, сколько лет мы уже знакомы, Коттон?
— О, дай вспомнить! Четыре года?
— Верно. Как ты думаешь, сколько раз за это время мы были вместе?
— Два, — сказал Хейвз.
— Но я серьезно!
— Ну конечно, серьезно. Серьезно… мы были вместе… ну умножь триста шестьдесят пять на четыре.
— Не правда же. Серьезно!
— Да, ладно. Я не знаю, Кристин. Почему ты спрашиваешь?
— Мне кажется, нам уже следует пожениться.
— А! Вот в чем дело? — протянул Хейвз с таким видом, будто сделал открытие. — Ты к этом вела? Теперь понятно.
— А разве я тебе не нравлюсь в постели?
— Очень нравишься.
— Так почему же ты на мне не женишься?!
— Ну, иди ко мне, и обо всем поговорим.
Кристин вдруг встала. Резкое движение поразило его: лицо ее неожиданно стало серьезным и задумчивым. Она все так же, без туфель, подошла к окну. И стояла там неподвижно какое-то мгновение. Сумрачное небо осветило ее лицо последними лучами заходящего солнца. Она опустила занавеску и повернулась к Хейвзу лицом, все такая же задумчивая, готовая расплакаться. Он наблюдал за ней и размышлял о том, что это все вдруг между ними стало таким серьезным. А может быть, всегда их отношения такими и были? Наверное, так оно и было! Она шагнула было к нему, остановилась и посмотрела на него глубоким, долгим взглядом, будто пыталась сама для себя решить какой-то важный вопрос, вздохнула, легко и едва слышно расстегнула блузку. В сгущающихся сумерках комнаты он наблюдал за ней, пока она раздевалась. Она повесила блузку на прямую спинку стула, расстегнула лифчик и положила его на сиденье, стянула юбку и принялась за чулки. Он любовался ее ногами, когда она снимала чулки с икр и лодыжек, повесила
В тишине полутемной комнаты она подошла к нему в одном только черном поясе на бедрах, остановилась перед кушеткой, на которой он сидел, и сказала:
— Я действительно люблю тебя, Коттон. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. Верно?
Она сжала его лицо в своих хрупких ладонях, склонила голову набок, будто видела его впервые и затем протянула руку к седой пряди в рыжих волосах, коснулась ее, провела рукой по виску, переносице, губам, как бы исследуя его и темноте.
— Только и всего, — произнесла она. — Что еще можно сказать, мой дорогой!
Она все еще стояла перед кушеткой, на которой он сидел, и глядела на него сверху вниз с какой-то незнакомой, задумчивой улыбкой на губах. Он обнял ее за талию и нежно притянул к себе, спрятав голову у нее на груди и слушая ее внезапно учащенно забившееся сердце, и подумал, действительно, что еще можно сказать, г-: что же все-таки такое любовь. Казалось, он знал ее уже так давно, столько раз он видел, как она раздевается, и всегда одинаково, и так же, как сегодня, он столько "аз держал ее в своих объятиях и слышал биение ее сердца под ее полной грудью. Это была Кристин Максвел — красивая, яркая, страстная, волнующая, и ему нравилось быть с ней больше, чем с кем-нибудь еще в этом мире. Но, прижимаясь к ней, слушая биение ее сердца, — он все еще видел задумчивую улыбку на ее губах и серьезное выражение глаз и думал, что все это делало их любовь еще сильнее. И вдруг он вспомнил Ирэн Тейер и Томми Барлоу на кровати в- квартире, полной газа, и внезапно сжал руки на ее спине. Ему вдруг отчаянно захотелось как можно ближе прижать ее к себе. Она поцеловала его в губы, опустилась рядом с ним на кушетку, вытянула длинные ноги, еще раз очень серьезно взглянула на него, задумчивая улыбка сошла с ее лица и она сказала:
— Все это потому, что в нем мы похожи на француженок.
— В чем? — не понял он, ошарашенный.
— Да в этом поясе, — объяснила Кристин. — Вот почему он нравится мужчинам.
ГЛАВА VIII
Томми Барлоу был рослым парнем, хорошо сложенным, ростом шесть футов и один дюйм, весом сто семьдесят пять фунтов, с высоким лбом, квадратной челюстью, в нем чувствовалась внутренняя сила, и хотя смерть убила ее — ибо нет ничего бессильнее трупа, даже на мертвого Томми Барлоу был очень мало похож его младший брат.
Через четыре для после похорон Карелла и Мейер пришли к нему. Оба они были в форме, но не потому, что им очень хотелось чувствовать себя полицейскими.
Они оделись так потому, что шел лёгкий апрельский дождичек.
— Вы Амос Барлоу? — спросил Мейер.
— Да! В чем дело?
Мейер предъявил жетон:
— Инспектора Карелла и Мейер. Нам бы хотелось задать вам несколько вопросов.
— Я могу взглянуть на него еще раз? — попросил Барлоу.
Мейер, самый терпеливый из всех полицейских участка, если не всего города, снова протянул свой полицейский знак. Его терпение было приобретенной чертой характера, результат наследства, доставшегося ему от папаши Макса, который в свое время был большой шутник. Когда мать Мейера пришла к Максу и сказала ему, что опять беременна, старина Макс просто не мог в это поверить. Он уже думал, что такие чудеса господни ^е могут произойти с его женой, что она стара для этого.