Они учились в Ленинграде
Шрифт:
Меня радует, с каким интересом дети устраивают лагерь.
— Вот только горна нет. Какой это лагерь без горна! — огорчаются мальчики. — Жалко, что он запрещен.
— Теперь мы уже не ленинградцы, мы «перийцы», — острит кто-то из ребят.
Название это очень понравилось детям и привилось у нас.
Клава так записала в своем дневнике о первом дне работы на огородах:
«Нас разбудили в шесть часов утра. Как не хотелось вставать и бежать на зарядку! Ногам холодно, трава мокрая
После завтрака пришел к нам директор хозяйства и повел на участок. Будем полоть грядки. Всё заросло: не разобрать, где грядки, где межа, посевов и не видно. Работа не клеится. Некоторые сразу порезали руки травой, все быстро устали, поминутно спрашивают:
— Анна Петровна, который час? Скоро ли обедать? Через два часа работы ушли с поля те, кому врач разрешил работать только в утренние часы.
Я до самого обеда в поле. Обхожу все бригады вместе с Матвеем Афанасьевичем. Он бережно относится к детям и утешает меня:
— Ничего, втянутся. Сразу нельзя!
К обеду дети приходят очень усталые и бегут на пруд мыться. Очевидно, холодная вода освежает их, и за обедом слышатся шутки и смех. Кажется, только учителям вода мало помогла, — они очень устали.
После обеда «мертвый час». Все спят с удовольствием.
Первый день работ не помешал детям очень весело провести вечер. На большой серый валун, лежащий на поляне перед сараем, поставили патефон и принялись танцевать. Клава взяла на себя обучение Вовы танцам. Вести этого партнера в вальсе нелегко: он мало подвижен и наступает своей «даме» на ноги. Клава вся раскраснелась и крикнула шутя:
— Вы думаете, девочки, легко Вовку водить?! Группа мальчиков играет в футбол на поляне.
Вечер проходит очень весело, и, когда мы ложимся спать в сарае, Аня говорит:
— А что, девочки, нам здесь будет неплохо!
На другой день та же прополка, но она идет уже много лучше.
Ребята трудятся с интересом и рвением. «Специалисты» по прополке обучают горожан.
Однако не обошлось и без печальных эпизодов.
— Ксения Владимировна! Что же это ваши наделали? Вытаскали всю морковку. А ведь мы семена с трудом с «Большой земли» достали! — с укором говорит директор, встретив меня на меже.
— Что же теперь делать, Матвей Афанасьевич? — спрашиваю я, очень расстроенная.
— Да ничего — оплакивать морковь. А я уж сам буду выходить с ребятами, когда будут начинать прополку новой культуры.
Иду в бригаду, где произошло это событие. Ребята встречают меня хором голосов:
— Мы не виноваты! Мы, правда, не виноваты! Эта морковка крохотная, незаметная. Вчера на межах был очень похожий на нее сорняк.
— А Нина, как на грех, дневалит! Она бы непременно разобрала!
Клавдия Ивановна, руководившая работой, очень расстроена.
— Я больше всех виновата. Думала:
У «кабинета» врача в крохотной баньке толпятся дети. Врач приходит к нам раз в неделю проверять состояние здоровья учащихся.
Плачет одна девочка: у нее нашли порок сердца; ей нельзя быть на солнце и нужно сократить рабочее время.
— Я не хочу, я не могу быть бездельницей, когда все так работают, — говорит она.
А вот Леля настаивает на освобождении:
— У меня нарыв на плече, и вообще я слабая, и мне нельзя много работать.
Врач говорит:
— Какой там нарыв, просто прыщик!
Старшие девочки иронически улыбаются по адресу Лели. А Клава решительно заявляет:
— Отправьте вы ее в город. Из лодыря толку не будет.
— Наша школа всю зиму работала; неужели мы себя в лагере опозорим! — говорит Миша.
Вечером Леля ловит меня на дороге к дому директора и жалуется:
— Меня в лагере не любят, девочки со мной не разговаривают, мальчишки вслед кричат.
— Что они кричат?
— Лодырь, лентяйка, принцесса на горошине и другое.
— Ты пришла на них жаловаться?
— Нет-нет, вы никому не говорите, что я вам это сказала.
— Так зачем ты мне всё это говоришь?
Леля смущается:
— Так, вообще мне хотелось, чтобы вы мне посочувствовали.
— Не могу сочувствовать. Ты на сокращенном рабочем дне. Врач к вам относится очень внимательно, но ты хочешь получить освобождение от работы из-за пустяка. Это справедливо возмущает ребят. Я могу мальчикам запретить тебя дразнить, но девочек я не могу заставить дружить с тобой. Мой совет: завоюй уважение лагеря, и всё пройдет само собой.
Леля льет потоки слез.
— Я думала, что вы меня поймете! Вы ведь меня давно знаете!
— Леля, — говорю я. — Война открыла в людях их лучшие стороны. Вся страна работает с огромным напряжением, уже не говоря про тех, кто на фронте. Люди стали строже к себе и другим. А ты хочешь, чтобы тебе одной было удобно и приятно.
— Вы только никому не говорите про то, что я вам рассказала! — просит Леля и, прибавив «извините», уходит по направлению к лагерю.
На другой день она работает в поле, а за обедом я ее спрашиваю:
— Ну, как ты себя чувствуешь? Не очень устала?
— Нет, ничего. Сегодня прохладно…
В РОНО нас предупредили, что на станции Пери будут находиться уполномоченные райкома партии. К ним мы должны обращаться во всех трудных случаях.
Жили они в маленькой избушке, окруженной березками. К этому домику, через болото, мы быстро протоптали дорожку — «кратчайший путь до центра», как ее называли ребята. В этом домике жили две женщины — работники Октябрьского райкома. Они нам помогали налаживать всю жизнь лагеря: неизменно вникали во все наши нужды и заодно с нами ломали голову над «нормами выработки», чтобы и ребятам она была по силам и хозяйственникам не причиняла ущерба.