Они украли бомбу для Советов

Долгополов Николай Михайлович

— Такая была любовь?

— И любовь, и тоска — все вместе. Не уверен. Но когда Юлиан Семенов описывал в «Семнадцати мгновениях весны» встречу Штирлица с женой в маленьком ресторанчике, он, наверное, все же намекал и на то несостоявшееся свидание, о котором упоминал я.

— А где вы об этом писали? В какой-нибудь книге? В воспоминаниях?

— В своих отчетах. Романов не сочиняю, а стихи… Некоторые посвятил Абелю, Моррису и Лоне Коэн.

— А если хотя бы четверостишие?

— Мы

как-то встретились на одиноком пустынном берегу. Абель взобрался на камень и стоял долго, словно всматривался в океан. Молчал долго. Потом подошел: «Знаешь, а там, за океаном, мой дом». Подобное чувство испытывает каждый разведчик. И я тоже:

Ощутить, как меняются блики и краски, Шум и буханье волн и спокойствия миг, И побыть одному хоть минутку без маски, Неизбежной, не нашей, к которой привык.

Мне очень не хотелось бы, чтоб наши чувства показались вам наигранной банальностью. Нервы, напряжение, отрыв от родного. Любой разведчик постоянно рискует. Нелегал рискует вдвойне. Все это изматывает, иссушает.

— Юрий Сергеевич, вы считаете, что Абеля арестовали только из-за предательства его связника Хейханена, тоже нелегала?

— Да. Ведь он так ждал другого связника — Роберта. Тот должен был приехать, и я, десятки раз проезжая по наземной линии метро, чуть ли не сверлил глазами телефонную будку на одной из станций. Именно на ней связник должен был поставить фигуральный сигнал — прибыл.

— Что это за символ?

— То ли треугольник, то ли черта, сейчас уж не помню. Или более сложный сигнал: встречаемся в такой-то день и час. Я ездил по этой линии месяц — бесполезно. А потом исчезла и сама будка. Ее снесли. Нервничали, переживали. Неужели пропал, провалился? Через какое-то время из Центра сообщают, что Роберт погиб при переходе.

— Его убили?

— Погиб в море. В Балтике. Переправлялся через залив, и корабль затонул. Словом, роковые обстоятельства.

— А вы знали этого человека?

— Я — нет. Абель знал и очень горевал, очень.

— Если бы Роберт добрался до Штатов, быть может, не было бы и тех проклятых лет, которые Вильям Генрихович просидел в американской тюрьме?

— У него были большие возможности и самые разнообразные связи. У этого общительного человека сложился широкий круг знакомств.

— Какую все-таки информацию он получал? Только ли по атомной бомбе? И какова ее ценность? На сей счет существуют мнения несхожие, иногда даже диаметрально противоположные,

— Я судить не берусь. У нас свой этикет. В чужие дела лезть не принято. Не собираюсь и не могу вдаваться в подробности; основной круг агентов, с которыми довелось сотрудничать, навсегда останутся безымянными. Но считается, многие данные экономили нашей стране по два-три года работы в закрытых лабораториях и по 18–20 миллионов рублей в еще тогдашнем денежном исчислении.

— А потом, в Москве, вы встречались

с Абелем, дружили?

— Да, у нас были хорошие отношения, он меня всегда был рад видеть. Но дружить, ходить семьями… Такого не было. Он и постарше все-таки. И понимаете, то спецуправление, где Абель работал, держалось несколько обособленно: многое у них не поощрялось.

— Юрий Сергеевич, командировка в США была, как понимаю, далеко не последней?

— На научно-техническую разведку за рубежом я работал 25 лет. После Штатов были Англия, Австрия, Женева…

— Вы извините за этот мой вопрос. Но не задать его тоже нельзя. Знаете, какое-то ощущение, что награды вас как-то обошли.

— Как вам объяснить? У меня, полковника, есть 50 лет выслуги и несколько орденов. Не генерал и не Герой — что из того? Понимаете, те, кто у нас работает, делают это не из-за званий и денег. Их, вероятно, лучше искать где-то в ином месте. Мы же сделали то, что были должны. В этом и радость. А после оперативной работы судьба забросила в наш институт, теперь это академия. Преподавал, вел практические занятия с будущими разведчиками. Только закончил службу. Вот так и пролетело полвека…

МЕСЯЦАМИ НА ОСТРИЕ НОЖА

Для Юрия Сергеевича Соколова Моррис и Лона Коэны были не только ценными агентами, но и верными друзьями. Хотя бы потому полковник имеет право на этот монолог.

— Да, прошло более полувека. Осень 1947 года, Нью-Йорк, Бронкс. Я, тщательно проверившись, приближаюсь к универмагу «Александере». Предстоит установить личный контакт с «Волонтерами», который был прерван, законсервирован два года назад. Наступила пора встретиться с Лоной Коэн.

В Центре я вел ее дело, видел фотографии. И здесь узнал сразу. Приятная молодая женщина спокойно приближалась к условленному месту. Правда, почему-то без опознавательного знака. Но сомнений все равно не было. И, подойдя, произнес пароль. Лона моментально поняла, что я был именно тем, с кем и была назначена встреча. Но отзыва не последовало. Вместо этого Лона вдруг призналась, что все забыла. Но все-таки запомнила ключевое слово. Вот с таким небольшим приключением и восстановили связь. Мы вновь запустили заброшенный было механизм, и контакты с важными источниками научно-технической информации стали возобновляться. Были и успехи, и потери. А помощь в этом Морриса и Лоны оказалась просто неоценимой. Для меня Моррис — близкий, дорогой человек. Он был и старшим братом, и добрым советчиком. На первых порах обстановка для меня оказалась непривычной. И без дружеской поддержки Коэнов пришлось бы сложно.

В 1948 году поднялась волна маккартизма. Отношения между США и СССР ухудшились. Работать стало еще труднее, и неудивительно, что Центр решил передать Коэнов на связь нелегалу. Так, конечно, было безопаснее для Морриса и Доны. К концу 1949-го они перешли «под покровительство» Рудольфа Абеля. И работали они вместе до 1950 года, где-то около шести месяцев.

— Юрий Сергеевич, простите, что вмешиваюсь в ваш монолог, Но почему именно в том голу пришлось срочно вывозить Коэнов из Штатов? Что все-таки произошло? Я знаю, что существует немало версий.