Only you

Палла Иоланта

Черт!

Кажется, что пальцы немеют в этот момент. Сознание вскипает от мысли, что… Нет!

Переворачиваю его на спину и истерично усмехаюсь. Пока я тащил его на берег, пацан сжимал в руках кроссовку Кукушкиной. Так вцепился в нее пальцами, что я не смог вырвать. Лады!

Что там нам тренер по плаванию говорил? Грудная клетка. Складываем пальцы. Раз-два-три. Ноль эффекта! Раз за разом делаю пацану искусственное

дыхание. Ничего не происходит. Перед глазами появляется пелена, а сердце так гулко бьет по ребрам, что я сдохнуть готов.

— Давай же! Давай! — орудую руками, как умалишенный. — Давай!

Кожа горит. Дыхание срывается. Только Лемишев лежит, как кукла, и не шевелится. Ничего, черт подери, не происходит!

— Давай! Дава-а-ай!

Ору так сильно, что лес должен сотрясаться. Перестаю совершать бесполезные действия и смотрю на бледное лицо парнишки. В темноте выглядит жутко. Сглатываю и чувствую, как глаза жжет, а в горле вырастает огромный комок. Даже сердце через раз сокращается.

Тру лицо руками, чтобы прийти в себя, но не получается.

Лемишев внезапно закашливается, и я поворачиваю его голову на бок, чтобы вода вышла. Руки трясутся, как и алкаша, пока пацан содрогается. Живой…

— Ты… — сипит, когда открывает глаза. — Ты…

— Я, — черт знает, зачем говорю, испытывая самую высшую степень радости в этот момент, — кто ж еще.

— Ну ты, — снова кашляет и закрывает глаза, — козел…

Еле слышно посмеиваюсь, смотря на то, как кроссовка выпадает из рук Славика. Улыбка стекает с лица. Не к добру это.

— Слава?

Дотрагиваюсь до плеча, но тот не реагирует. Проверяю дыхание. Есть. Спокойно выдыхаю и только сейчас замечаю на своей руке темные пятна. Присматриваюсь. Мгла не позволяет рассмотреть, что там, но до мозга доходят тревожные сигналы. Кровь. У малого на затылке кровь. Видимо, приложился о ту корягу на дне. Черт!

Беру его на руки и еле как поднимаюсь, стараясь сбросить вес на здоровую ногу. Смотрю по сторонам, чувствуя, как мотор за ребрами готов лопнуть от нагрузки и первобытного страха. Я ведь даже не знаю, на каком мы берегу…

Открываю глаза резко и чувствую в теле неприятную ломоту. Вытираю рукой испарину со лба и часто моргаю, слыша, как в окно тачки кто-то тактично постукивает. Еле отхожу ото сна в своей детке и открываю дверь, за которой стоит мама.

— С добрым утром, сынок, — без особого энтузиазма произносит она и заглядывает в салон, будто я спрятал там кого-то, — я, конечно, понимаю, что с отцом у тебя состоялся неприятный разговор, только… — она

со вздохом указывает на машину, пока я тру глаза и зеваю, не стесняясь, — …только это не значит, что нужно ночевать в машине. Я разве не пускала тебя на порог? Что это вообще такое?! Спать в машине, словно…

— Мам, — прерываю бурный речевой поток и выбираюсь из тачки, хлопаю дверью, — не продолжай. Я понял. — Обнимаю ее и кривлюсь от тягучей боли в ноге. — Вырубило резко. Приключения такие были. — Улыбаюсь во все свои красивые белые зубы, а мама отстраняется и изучает мое лицо, на котором привычное выражение.

После выпитого обезболивающего остался в машине и не спешил подниматься в квартиру к матери. Телефон разрывался от звонков, и я не смотрел, кто пытался до меня достучаться. И разговора с мамой просто не выдержал бы.

— Никита, это не смешно, — серьезно говорит, пока я поднимаю голову к небу, щурясь от ярких утренних лучей солнца, — ты так и не рассказал, что произошло.

— Все нормально, мам.

— Не правда, — усердно крутит головой, а я продолжаю улыбаться, — перестань так делать, — удивленно вскидываю брови, — Ни-ки-та-а-а, вот что с тобой делать, а?

Притягивает меня к себе и крепко сжимает в объятиях. Отвечаю тем же, откидывая прочь идиотские мысли. Сглатываю вязкую слюну, только картинки той ночи стереть не получается.

— Любить и баловать.

Смеется, услышав мои слова, и отстраняется.

— Тебе нужно позавтракать, пойдем.

Стою на месте, взъерошивая волосы пятерней. У меня были другие планы.

— Мне нужно в больницу, мам.

— Повязку я тебе сменю.

— Не для этого.

Перестаю улыбаться, а мама кивает, но тут же снова становится упертой родительницей.

— Позавтракаешь, приведешь себя в порядок, а потом навестишь мальчишку. Если не пойдешь, то я тебя за шкирку потащу.

— Как ты себе это представляешь?

— Вот так.

Подходит и хватает за ворот футболки. Тащит к подъезду, пока я смеюсь.

— Хорошо. Лады. Ты — мать года.

— Шалопай, иди уже.

Под звонкий смех матери иду знакомым маршрутом, выполняю все ее требования и спешу в больницу. Знаю, что с Лемишевым все в порядке. Врач доходчиво объяснил, что малому требуется отдых и чуток медикаментозного лечения, а так живее всех живых. Легкий сотряс.

Жаль, что эти слова не помогают вытравить из памяти его бледное лицо и кровь на моих ладонях.

В палату вхожу без стука и нарываюсь на беспокойный взгляд исподлобья. Молчит. Я тоже. Что тут говорить? Даже фруктов ему не принес. Идиот. Разворачиваюсь и ухожу. Выгляжу наверняка, словно Ванька-дурачок из той самой сказки.

В торговом центре неподалеку толкучка возле кассы, но я жду и думаю, что ему сказать. Просто кинуть пакет с фруктами и заодно угрозу, чтобы к черту больше так не лихачил!

На взводе возвращаюсь в палату, где медсестра обхаживает мальчишку. Жду, пока она уйдет, и ставлю пакет на тумбочку, отмечая, что трофей мальца исчез. Вручил все-таки Василисе Прекрасной.