Опаленная юность
Шрифт:
Иванов, раньше всех окончивший чистку винтовки, подошел к старику и указал на Тютина:
— Ну, дедушка, скажи, чем не гвардеец наш Гришка.
— Н-да-с, — крякнул старик. — Этот действительно. При всей форме. Экая дешевая дубина!
Тютин, беззлобно рассмеявшись, схватил деда на руки и несколько раз высоко подбросил в воздух. Старик испуганно таращил глазки и разевал рот, как пойманная на крючок рыба.
Иванов взял старика под руку и отвел к крыльцу покосившегося домика, на ходу
— Благодарствую, — перевел дыхание дед. — Ух, ну и медведище! А этот… командир-то ваш с ангельским ликом, со двора гонит. А я здесь родился и семь десятков прожил… Это как же так?
— Не волнуйся, отец! Молод он еще, не объезжен. Давай-ка закурим вместе.
В полдень старшина привез обед. Двуколка с кухней остановилась за оградой у церкви. Перегоняя друг друга, туда устремились бойцы с котелками. Из соседнего домика вышел командир роты с биноклем и посмотрел на небо. Где-то в синеве черным комариком гудел фашистский разведчик. Укрытые в городском парке, захлопали зенитки, но на их выстрелы никто не обратил внимания.
«Привыкли бойцы», — подумал Быков.
День прошел спокойно. Стрельба на западной стороне прекратилась.
— Утих фронт, — задумчиво проговорил Быков, глядя на Бельского. — Не нравится, знаешь, мне эта тишина.
Как и всякий фронтовик, он боялся тишины и не доверял ее обманчивой безмятежности.
— Подтягивают резервы. — Бельский поправил портупею.
К ним подошла группа бойцов. Бобров попросил:
— Разрешите отлучиться, товарищ командир? Хотим посмотреть город.
— Нечего, нечего города рассматривать! — нахмурился Бельский.
— Не пускает, — Бобров отошел к товарищам.
— Формалист! — Андрей с сожалением посмотрел на улицу.
Пришлось погулять по ближайшей улице, в пределах расположения роты.
На улице Ника Черных толкнул Андрея локтем:
— Смотри!
Две девушки в пилотках и гимнастерках с зелеными петличками медленно шли им навстречу.
Через несколько минут состоялось знакомство, и все вместе стали прогуливаться вдоль улицы.
— Какая чудесная церковь! — проговорила черноглазая бойкая девушка. — Изумительно красивое строение!
— Хотите подойти поближе?
Вторая девушка, пышная, курносенькая, вопросительно взглянула на подругу:
— Маша, пойдем?
— Решено, товарищи медики! — Расторопный Бобров и Черных пошли с девушками вперед, Андрей с Копалкиным плелись позади.
У самой церкви на паперти сгрудились бойцы — отделение Иванова. Сам Иванов, надевший недавно два треугольничка младшего сержанта, хозяйственно оглядывал своих немногочисленных подчиненных. В центре на ступеньке сидел знакомый старичок и что-то рассказывал.
— Садитесь, — шепнул ребятам Каневский, — интересно.
Скрипучий
— …Городишко наш известный. Иоанн Третий его, значит, присоединил к Москве, сделал крепостью. Жгли его враги, рушили. Литовский гетман Кошка жег. Потом отстроили. Боярин Телепень-Овчина пановал. Целая банда у него была. Ох, и многострадальная наша Вязьма! Грозный-царь был, Годунов был, поляки, литовцы, французы. Платов-атаман здесь воевал. Да… А теперь Гитлер подходит…
Старик обвел глазами красноармейцев и дрогнувшим, надтреснутым голосом тихо спросил:
— Удержите ли, выдюжите ли?
Красноармейцы молчали. Старик ударил в самое больное, в нерубцующуюся открытую рану. Горькая правда отступления мучила бойцов. Они видели толпы беженцев, растерянные лица отступающих, горячечный бред обмотанных бинтами раненых.
— Народ жаль. Мне что? Я свое оттопал, да и звание мое — церковный сторож — невелико. А вот бабы, детишечки… — Старик по-детски утирал слезы сморщенным кулачком.
— Дедушка, дедушка, успокойтесь! — Черноглазая девушка обняла старичка.
Красноармейцы, потупившись, молчали, поглядывая на Иванова. К нему прислушивались. Его слова ждали.
— Выдержим. Нужно выдержать, папаша! — Иванов не спеша закуривал и поделился табаком со стариком.
Откуда-то принесли гармонь, и обрадованный Каневский широко распахнул мехи.
— Ты, паря, «Шумел-горел пожар московский» знаешь играть?
Каневский покачал головой.
— Он знает популярную песню «Шумел камыш, деревья гнулись», — вмешался Кузя.
— Хорошая песня, — серьезно одобрил дед, — но под сухую не идет.
Девушки затянули «Стеньку Разина». Кузя хлопнул Каневского по плечу:
— Брось ты эту канитель, давай русского!
Весело заиграла гармошка, в круг выскочила черноглазая.
— Маша, покажи класс!
— А ну, наддай!
Подтянутый Бобров пошел вприсядку. Кузя по-разбойничьи свистнул, Черных, Захаров и Родин ринулись за Бобровым. Игорь Копалкин, выхватив из-за обмотки ложку, лихо пощелкивал в такт танцующим:
— Наддай, москвичи!
Тонкие пальцы Каневского порхали по перламутровым пуговкам, Пляска разгоралась. Дробно пощелкивали девичьи сапожки с маленькими металлическими подковками.
— На паперти, на паперти… ох, грех!
Старичок покрутил головой, секунду смотрел на мечущихся в пляске бойцов и хлопнул в ладоши.
— Пляши, ребята, господь простит!
— Сторонись! — грозно крикнул никем не замеченный Быков и прошелся так ловко, что все остановились, глядя на командира.
— Вот дает! — восторженно сказал Копалкин, усиленно треща ложкой. — Как в ансамбле…