Опаленные войной
Шрифт:
— И вся рота отмечает ваше назначение?
— Да нет, я ничего такого не предпринимал, — уже откровенно трусил обер-лейтенант.
— По этому поводу мы еще будем разбираться. А пока что этого пьяного мерзавца, — кивнул он в сторону испуганно жавшегося у двери пулеметчика, — под арест. Подробности его проступка вам сообщат.
— Есть под арест.
— И командиров взводов — немедленно в окопы. Если русские высадят диверсионную группу, она вырежет всю вашу пьяную роту.
Оба лейтенанта и оберфельдфебель козырнули и, не дожидаясь распоряжения командира роты, заторопились
— Мне — любую одежду. И лично сопровождать до штаба батальона.
Обер-лейтенант вызвал часового, приказал отвести пулеметчика и сам вышел вслед за ним. Через несколько минут он снова появился, но уже в сопровождении своего денщика, в одной руке которого было обмундирование, в другой — сапоги.
— Думаю, это вам подойдет, господин оберштурмфюрер, — вежливо проговорил обер-лейтенант. — Переодеться можете в соседней комнате. Извините, офицерского обмундирования не оказалось.
Штубер не сомневался, что это мундир пулеметчика, однако не сказал об этом ни слова. Брезгливость тоже сумел погасить: в конце концов, лучше, чем снимать с убитого. Впрочем, он готовил себя и к этому. Излишняя брезгливость, неумение рисковать, страх перед врагом, жалость — все это не для «профессионала войны» и должно быть исключено, выгрызено, выжжено из его характера, его психики.
Когда утром, уже в своем собственном мундире, гладко выбритый и предельно подтянутый, барон фон Штубер предстал перед начальником службы СД штандартенфюрером Гредером, тот долго, слишком долго и молча сверлил его взглядом, словно вызвал на допрос.
— Значит, вы все же вернулись, обештурмфюрер? — Гредер поднялся из-за стола, одернул китель и по привычке нащупал рукой кобуру.
— Подробности изложены в этом донесении, — положил перед ним лист бумаги Штубер.
— Дважды за такой короткий срок побывать в тылу русских и дважды вернуться… Как прикажете реагировать на это: восхищаться, задуматься, заподозрить?
— На вашем месте я бы заподозрил что-то неладное, господин штандартенфюрер. Но с выводами не спешил. Точно так же, как не спешил бы давать добро на проведение безумных акций, наподобие тех, которые были проведены на мосту через Днестр батальоном переодетых белогвардейцев и абверовцев.
Штубер и сам уже понял, что высказал это слишком резким тоном. Однако пергаментное лицо Гредера оставалось невозмутимым.
— Это не по адресу. Обычные игры армейского командования. Когда в подчинение генералов попадают огромные массы солдат — дивизии, армии и даже целые группы армий — судьба какого-то батальона, к тому же состоящего в основном из славян, не очень-то беспокоит их. Другое дело у нас, дорогой Штубер. Нам приходится дорожить каждым диверсантом, каждым агентом. Потому что нового сначала нужно подыскать, потом тщательно подготовить, поломать голову над тем, как забросить его в тыл и, наконец, обеспечить эффективность его работы. Отсюда несколько иная оценка жизни подчиненных.
— Совершенно согласен с вами, господин штандартенфюрер.
— Но, говорят, там, на мосту, действительно происходило нечто ужасное. Почти все погибли. А кто спасся — попал в плен.
— Смешался с атаковавшими нашу колонну русскими. У кого-то из них сдали нервы. Нас раскрыли, перестрелка. Я ринулся напропалую. Красноармейская форма, русский язык, в руках трехлинейка…
— А ведь высказывалось предположение, что и вы тоже оказались в плену. Один из ваших людей прорвался назад, на правый берег, и погиб уже здесь. Судьба другого неизвестна. О вас же было доложено…
— Что-то я не видел ни одного человека, который попал бы там в плен к русским. Эмигранты предпочитают не сдаваться, ибо знают, что их ждет в плену красных. Да их и не особенно стараются брать. А рукопашная выдалась жесточайшей — с этим я согласен.
— Как же вы потом пробрались к реке?
— Прошел через укрепрайон, командуя группой русских солдат, оказавшихся без офицера. В донесении все изложено в подробностях.
Штандартенфюрер умолк. Нервно прохаживаясь по кабинету, он решал для себя: продолжать ли относиться к Штуберу как к подозреваемому в измене, или же отбросить все условности и вести разговор, как и положено вести его с опытным, удачливым и, несомненно, талантливым разведчиком и диверсантом.
— Значит, вы видели их доты? Имели возможность рассмотреть вблизи?
— Удалось пройти мимо одного из них. В скальном грунте. Выглядит очень мощно. Авиация вряд ли способна подавить их. Артиллерия тоже. Вооружение: два орудия, три пулемета.
— Считаете, что гарнизоны дотов будут сражаться даже после того, как мы возьмем укрепрайон в клешни?
— Похоже, что это гарнизоны смертников. Такие доты сооружаются не для того, чтобы защитники их отходили вместе с полевыми частями.
— Тогда в них не было бы смысла, — согласился штандартенфюрер. — Восхищаюсь вами, оберштурмфюрер. Дважды вернуться с того света — такое удается не каждому даже опытнейшему разведчику. Кстати, насколько мне помнится, до сих пор в глубокий тыл к русским в качестве разведчика не забрасывали. Только участие в неудавшемся десанте да рейд в прифронтовой полосе.
— По операциям в прифронтовой полосе я и специализируюсь, — напомнил ему Штубер. Он всегда опасался, что его могут отправить в глубокий тыл в качестве агента абвера. Когда надо будет легализовываться, жить, маскируясь под какого-нибудь русского офицера или служащего. Это не для него. Он — «человек войны». — К тому же у меня имеется опыт спецгрупп дивизии СС «Рейх».
— Дивизия «Рейх»… — мечтательно повторил Гредер. — Сейчас ее солдаты продвигаются к Москве. А мы все еще топчемся в этих азиатских степях.
— Только потому, что главное направление удара не здесь.
— Истинный воин всегда должен считать главным участком борьбы тот, на котором ему выпало сражаться.
— Так и должно быть, господин штандартенфюрер.
— Сутки отдыха вам, Штубер. Потом вы мне понадобитесь. Тем временем я взахлеб, как авантюрным романом, буду зачитываться вашим донесением. — На пергаментном лице Гредера и улыбка получилась надрывно-пергаментной.
27