Опасная обочина

Лучковский Евгений Аркадьевич

Наконец они все-таки построились, хотя на первый взгляд это казалось невозможным. Двор действительна напоминал коробочку — квадратный асфальтированный плац, со всех четырех сторон плотно огороженный домами. К одному из таких домов их и повели.

В учебном классе их ждал человек в белом халате.

— Наверно, уколы будут делать, — предположил кто-то…

Ан нет. Через полтора часа все были острижены наголо.

Их снова вывели на плац и построили. И повели. В санпропускник, то есть в баню.

— Запевай! — скомандовал сержант.

Это был уже другой сержант.

Их родной. Помкомвзвода. Однако никто не запел.

— А мне говорили — москвичи петь умеют. Запевай!

И снова никто не запел. Сержант рассердился.

— Взво-од, стой! Кру-гом! В расположение шаго-ом марш!

Они вернулись назад. И снова начали путь в баню от входа в казарму, которую здесь почему-то называли «кубриком».

— Запевай!

История могла повториться, и они запели. Кто-то начал, а остальные подхватили. Окуджаву.

Вы слышите, грохочут сапоги И птицы ошалелые летят, И женщины глядят из-под руки, В затылки наши бритые глядят. Вы слышите, грохочет барабан. Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней. Уходит взвод в туман, в туман, в тума-ан, И прошлое ясней, ясней, ясней…

Сержанту понравилось. Он приказал повторить. Повторили три раза. Так и дошли до бани.

После бани выдали форму. В этой знаменитой части полагалась «пэ-ша» — полушерстяная. И яловые сапоги вместо кирзовых. Переоделись и стали похожи друг на друга как близнецы.

На втором этаже казармы их построили снова. Появился старшина. Молча обошел строй, ткнул пальцем в Баранчука.

— Фамилия?

— Рядовой Баранчук.

— Три шага вперед! Кру-гом!

Старшина взял у дневального табуретку, поставил ее рядом с Эдиком.

— Встать на табурет!

Баранчук вскочил на табурет и замер, ничего не понимая. Старшина обошел его вокруг, придирчиво осмотрел. Затем повернулся к сержанту и, кивнув на Эдика, бросил всего лишь одно, но одобрительное слово:

— Шпилька!

Сержант промолчал, но обиженно нахмурился: на остальных форма сидела кое-как, на Эдике — как влитая.

— Рядовой Баранчук, встать в строй!

Старшина прошелся перед евшей его глазами, неоперившейся гвардией, затем остановился и, заложив руки за спину, широко расставив ноги, произнес короткую, но впечатляющую речь.

— Товарищи бойцы! — сказал он. — Здесь мы вас по данному вопросу научим всему: и правильно ходить, и далеко бегать, и без промаха стрелять. Но первое, что вы обязаны усвоить по данному вопросу, это то, что внешний вид воина должен соответствовать внутреннему. За этим я буду следить лично, и можете быть уверены — по данному вопросу у нас с вами разногласий не будет. По всем другим — тоже.

И началась служба.

Строевая подготовка… Печатание шага с особым шиком. Еще и еще. Многократные

повторения. До ноющей боли в подошвах, в пальцах ног. Р-раз-два, р-раз-два…

Эдуард Баранчук, яростно ворочая баранкой, вдруг поймал себя на том, что вслух произнес:

— Р-раз-два… р-раз-два…

Кедрачи летели мимо, дорога за его самосвалом дымилась маленькой снежной пургой, и не такие уж давние воспоминания из смеси добра и зла, дружбы и вражды, хорошего и плохого вновь прихлынули к сердцу горячей волной.

И вспомнился ему другой лес — обычный, воспитывающий характер, военный лес мирного времени…

За лесом, за медленным прибоем сосен, там, где угадывается закатное мартовское солнце, идет песня.

Это — военная песня.

Она идет походным шагом, и ее простая, но жесткая мелодия раскачивает сосны.

Еще не видно людей, поющих ее.

Но вот блеснул на солнце вороненый ствол автомата, звякнул котелок. А шагов не слышно: люди идут в валенках. И только железный ритм и жесткие слова песни говорят о том, что за лесом, раскачивая проселочную дорогу, движется ощетинившееся тело безукоризненно правильной формы.

Под автоматом стынет локоть, Огнем срезается лоза. Уж не мальчишеская зоркость Как флаг полощется в глазах…

Проплывают лица…

Похожие лица.

Лица, потемневшие от ночных бдений.

Они не поют, эти лица, это песня звучит под ватниками, под касками, в гулких мартовских соснах. На учениях не поют песен. Но мелодия идет рядом и рассказывает, и рассказывает о том, что происходит, что будет происходить, чем живут эти люди.

И словно тени, словно тени, С непримиримостью людей Встают фанерные мишени Навстречу гибели своей…

…Проплывают лица.

…Проходят люди.

…Проходят люди, как две капли воды похожие друг на друга. В далеко не парадной, в обычной повседневной форме, и кто-то из них сейчас поведает о себе.

Может быть, этот… или этот… а может быть, этот… Мы еще не знаем, кто это, но уже слышим его голос, слышим голос идущего в этом походном строю.

«Итак, наши первые армейские учения. Мы не новички. Мы неплохо владеем оружием. Умеем не спать трое суток кряду, вести бой ночью. И ходить в ногу далеко-далеко, обычно в сторону горизонта.

Мы — автоматчики.

Мы — мотопехота.

Каждому из нас — не более двадцати лет…»

Качаются сосны.

Проходят люди, затянутые в ремни, похожие друг на друга как две капли воды. И пожалуй, трудно сказать, чей голос звучит в этих мартовских соснах на подступах к полигону. Кто он?