Опасная обочина
Шрифт:
На многочисленных допросах он с тоскливым однообразием отвечал на вопросы следователя, с ужасом ощущая, что ему не верят, но добавить что-нибудь существенное не мог, потому что в самом деле не знал ничегошеньки.
Как-то Эдуарда посадили за руль такси и устроили следственный эксперимент. Он заключался в хронометраже меж тремя точками: аэропорт — гостиница — Рижский вокзал. Баранчук припомнил такой маршрут, но понятия не имел, чем обмениваются на заднем сиденье его пассажиры… И вот повторение.
Впрочем, этот эксперимент закончился
Таким образом, Эдику удалось бежать, и, надо сказать, удалось довольно легко. А догнать Баранчука и объяснить ему, мол, все в порядке, парень, ты свободен — уже никакой возможности не было, потому что Эдуард Баранчук бежал быстро и бесповоротно. И главное, так далеко, что днем с огнем не сыскать.
Потому-то не было у сотрудников милиции никакой возможности сообщить Эдику, что пломбу на таксометре его машины сорвал Шабалин. Сорвал лично по тайной договоренности с начальником колонны. Оба они предстали перед судом. И если на этом процессе среди свидетелей Баранчука не было, то вина ложится в данном случае исключительно на него. А у милиции и так дел хватает, недосуг им пока колесить по стране, разыскивать честного человека, чтоб сообщить ему, что он честен. Сам знать должен…
Эта история, вероятно, могла бы сложиться и иначе, если бы незадолго до описываемых событий Зоту Шабалину однажды вечером не довелось подвезти девушку. Он поначалу и не обратил на нее внимания, но она уставилась на него немигающим взглядом и произнесла беглой скороговоркой бытовавшую среди водителей старую затертую шутку:
— Шефчик — прямо, обижен не будешь, печку включи, счетчик выключи, полтинник на чай…
Он с удивлением присмотрелся к ней, неожиданно обнаружив знакомые черты бывшего подростка во взрослой сформировавшейся девушке.
— Полина?
— Я! — весело сообщила она. — Наконец-то встретились. Что же ты к нам не заходишь?
Он неопределенно пожал плечами.
— Время… Времени не хватает. Сама знаешь, жизнь заедает. То одно, то другое…
— Нехорошо родственников забывать, — с назидательным укором произнесла Полина. — Мама тебя вспоминает, хотя и говорит, что ты непутевый. Ты непутевый?
— Я? Что ты! — улыбнулся он. — Теперь я очень положительный.
Он внимательно посмотрел на нее — старшую дочь его бывшей мачехи — и отметил, что худющая угловатая девочка давно выросла и превратилась в молодую, чуть кокетливую, привлекательную женщину.
— Замужем?
— Пока нет…
— Ну вот, а ты говоришь, родственники… Глядишь, еще женюсь на тебе. Пойдешь за меня замуж?
Она задумалась, задор и бесшабашность куда-то исчезли, уступив место слегка растерянной и застенчивой улыбке, тронувшей ее полноватые губы.
— Не слышу родственных криков согласия, — притворно нахмурился он. — Так
— Пожалуй, нет…
— Почему? — спросил он безразлично. — Чем это тебе, интересно, не потрафил жених?
— Ты старый! — снова весело улыбнулась она. — А я молодая и цветущая!
— Это я-то старый?! В свои неполные тридцать два?! Наглость, да и только…
Она весело смеялась, хлопая ладошкой по «торпеде».
— А еще ты непутевый, а еще ты страшный, а еще ты бабник. Не пойду за тебя — обманешь и бросишь!
— Была бы честь предложена, — сверкнул он белозубой улыбкой. — Даю на размышление… Сколько тебе дать на размышление?
— Лет десять…
— Даю десять дней, — заключил он.
Они остановились у знакомого ему дома, и она отправилась на четвертый этаж.
— Через декаду будь готова! — крикнул он ей вслед.
Но появился он на следующий день. Купил торт, шампанское и позвонил в обшарпанную дверь…
Они стали встречаться. В Полине он нашел то, что, видимо, подсознательно искал всю свою прошлую жизнь — чистоту, верность, справедливость. Он не знал, любит ли она его, по крайней мере, она сама ему об этом никогда не говорила, а он никогда и не спрашивал. Пока ему было достаточно жить лишь своим чувством, впервые в жизни ощущая теплоту, привязанность и родство.
Но было и другое: теперь он острее, чем когда бы то ни было, чувствовал, что живет двумя жизнями. Эта раздвоенность вызывала в нем яростное стремление к протесту, тоску и еще невесть что. Он запутался в своих желаниях и устоях. Надо было что-то решать.
Однажды — они сидели в кафе-мороженое — он поговорил с ней напрямую.
— Полина, — сказал он, — приготовься. Держись за стол крепче — я хочу тебе кое-что сказать.
— Валяй, — кивнула она, — у меня крепкие нервы. В крайнем случае, вызовешь «скорую»..
Он долго молчал, и она поторопила:
— Ну же…
Тогда он решился:
— Да дело, собственно говоря, простое: выходи за меня замуж. Давай прямо сейчас поедем, подадим заявку…
Она улыбнулась, но улыбка вышла не то чтобы не радостной, а скорее даже тоскливой.
— Давай подождем, а? — попросила она его. — Я ведь тебя почти не знаю…
— Это за десять-то с лишним лет? — усмехнулся он.
Как ни странно, на нее эта фраза подействовала, хотя «за десять с лишним лет», исключая последний месяц, они и виделись раза три-четыре, не больше.
Через час они были в загсе, а еще через час, заполнив все необходимые бумаги, он пригласил ее в ресторан, чтобы «скромно отметить этот выдающийся день».
— Смотри, сглазишь, — пошутила она.
— Я не суеверен, — сверкнул он открытой обаятельной улыбкой. — Ничего, кроме черных кошек, не боюсь.
День регистрации брака им назначили, вернее, хотели назначить, через два месяца — желающих пожениться была большая очередь. Но он просто уболтал девушку из загса, и та все-таки нашла место гораздо раньше — через месяц…