Опасная обочина
Шрифт:
— Что, переезжает твоя подружка? — с некоторым участием спрашивает Смирницкий.
— Переезжает…
— Далеко?
— Далеко. Отсюда не видно…
— Ну, ты и не расстраивайся — не навечно же. А то другую найдешь. В твоем-то возрасте…
Водитель как-то странно смотрит на корреспондента, словно тот говорит на иностранном языке. Разговор как-то сам собой прерывается и до самого конца, до головной мехколонны, они почти не перебрасываются ни одним словом. Лишь однажды Смирницкий просит остановить, поскольку утром по дороге в райком он успел заскочить
Причудливо петляет лежневка, шарахаются по сторонам разлапистые сосны. Впереди — край света.
И над их головами в ту же сторону направляется небольшой вертолет. Виктор, пригнувшись к лобовому стеклу, провожает взглядом этот летательный аппарат, прекрасно понимая, что дальше головной колонны лететь вертолету некуда.
«Зря проволынился с этим инспектором, — думает он. — Надо бы сразу — в аэропорт».
И, прислонившись поудобнее к дверце, Виктор Михайлович Смирницкий впадает в зыбкую дрему…
Когда начальник сказал Ми-два, радист слегка усомнился в справедливости такого предположения, но это и в самом деле был Ми-2, свистяще рассекающий лопастями воздух, — обычная зеленая птаха не самых крупных размеров. В ее появлении над крышами вагон-городка не было ничего необычного, подумаешь, вертолет, их в этих краях, как крокодилов в Ниле, как слонов в Индии…
Все бы оно было так, и сказанное нами выглядело бы вполне достоверно, если бы не одно обстоятельство… Но хватит этих «бы»! Скажем прямо: все дело в том, что в этом вертолете рядом с молодым пилотом в как бы надутом форменном полушубке, преисполненный собственного достоинства и значительный в своей мрачности, сидел старший инспектор милиции младший лейтенант Савельев. А это уже было необычным и кое-что значило, потому что милиционеров в тайге не так уж и много, во всяком случае, меньше, чем вертолетов.
Впрочем, не будем проводить сравнительный анализ, исследуя одушевленные и неодушевленные предметы — они несовместимы. А если и совместимы, то лишь в том, что один из них — царь природы, а другой — средство передвижения царя в границах этой самой природы.
Так или иначе, а старший инспектор Савельев опекал эту часть региона и, как мог, лелеял ее. Вот почему знакомый нам младший лейтенант, обозревая сверху окрестности орлиным взором, пребывал в твердой уверенности своего служебного, а равно и человеческого предназначения. И это так, потому что инспектор служебное, общественное и личное никогда не делил на равные или неравные части, а держал все это в душе как одно целое.
Сделав круг над вагон-городком, вертолет наконец приземлился в центре специально отведенной для таких машин площадки, и пилот выключил двигатель. Винты еще по инерции рассекали лениво воздух, но инспектор уже вышел из машины, и теперь бы дополнить описание его внешности одной не слишком значительной деталью, а именно: валенками огромного размера, втиснутыми в калоши. Надо сказать, что и этот штрих не портил общей картины, а, наоборот, придавал его фигуре некую
Инспектор Савельев направился прямо к вагончику, где обреталась контора. На крылечке он сбил веником с обуви снег, погромыхал для приличия казенными калошами и уже через минуту входил в кабинет Стародубцева. Войдя, он дважды откашлялся и извлек из недр своего грузного тела ломкий, юношеский, но звонкий и уверенный голос.
— Здравия желаю, товарищ Стародубцев, — вот что сказал инспектор милиции.
Стародубцев мрачно и даже подозрительно посмотрел на младшего лейтенанта, про себя прикидывая, что бы это милиции летать на вертолетах, что это за срочность такая, не иначе, как что-то случилось из ряда вон…
— А-а, Савельев, — вслух же произнес он. — И я тебе желаю. С чем пожаловал в наши пенаты?
— Погодите-ка, Виктор Васильевич… Одну минуту. Дайте вздохнуть.
Тут бдительный инспектор, несмотря на тяжелые валенки, отягощенные калошами, быстро подошел к дверям радиостанции, из круглого окошечка которой уже давно двумя пунцовыми ушами-гладиолусами расцветала стыдливо-любопытная физиономия радиста Вовочки Орлова. Савельев не стал церемониться с радистом: он совершенно спокойно и бесцеремонно затолкал эту самую голову внутрь радиостанции и вернулся к столу, будучи твердо уверен в том, что служебные переговоры находятся в почти такой же безопасности, как, скажем, на конференциях в Ялте или Тегеране.
Однако возмутился Стародубцев. Притворно или нет — какая нам разница.
— Ты что это себе позволяешь, Савельев?! — грозно вопросил он. — Ты тут поаккуратнее. Здесь, понимаешь, мои люди, не кто-нибудь — почти орденоносцы… И все дела!
— Почти — это еще не уже, — резонно заметил старший инспектор. — А пока не орденоносцы, учить их будем.
— Тебя бы самого учить смолоду, — проворчал Стародубцев, — глядишь, в генералы бы вышел. Хотя вряд ли, не слишком ты способный.
Эта перепалка была безусловно дружеской. Дело в том, что Стародубцев и Савельев были людьми не просто одного поколения, а старыми добрыми приятелями, и вот уже на протяжении чуть ли не двух десятилетий манера их общения была именно такова.
— Давай выкладывай, «майор Пронин», — насупил рыжие мохнатые брови начальник колонны. — Что там у тебя?
«Майор Пронин» еще раз откашлялся.
— Прошу меня выслушать внимательно, Виктор Васильевич, — сказал он, — дело очень ответственное и сурьезное. Вы улавливаете мою мысль?
— Да откуда же у тебя мысли?! — сокрушенно вздохнул Стародубцев. — Где ты их прячешь? А вот что-нибудь «сурьезное» у тебя про запас всегда есть. Правда, потом выясняется, что оно и яйца выеденного не стоит.
— Вы ошибаетесь, товарищ Стародубцев, и находитесь в заблуждении. Сейчас я вам все разъясню.
— Да уж сделай милость.
Инспектор снова откашлялся, а затем со значением произнес:
— Информирую вас, товарищ Стародубцев, совершенно официально. Значит, так. Из колонии совершил побег…