Опасная обочина
Шрифт:
Тень озабоченности легла на чело Баранчука:
— А что ему здесь надо?
Пашка пожала плечами.
— Может, тебя прославить, ты же у нас передовой.
— Он что, ничего и не сказал по дороге? — настаивал Баранчук.
— Ну отчего же, сказал, — перешла в доверительный регистр вещунья. — Хочу, говорит, описать трудовую жизнь адского водителя Баранчука, потом сфотографировать его на память и подарить своей жене. Хотя он, кажется, неженатый. Ну, да это не столь важно.
Тут-то и поднял
— Не теряйся, Пашка, — изрек он. — Семья строить надо, детей родить надо, внуков надо.
Пашка взглядом пригвоздила советника к печке:
— Что ж, приехали, сливай воду.
— Очень кушать хочется, пора и в трапезную. Пошли? — Иорданов кряхтя сложился пополам, встал. Все засобирались, лишь Баранчук не пошевелился. — А ты, Эдик, идешь?
— Я позже. Ступайте.
Все повалили к двери. Паша, выходившая последней, задержалась на пороге, пристально посмотрела на Баранчука: тот как сидел за столом, сгорбившись в своей меховой безрукавке, так и остался сидеть. Блики огня прыгали по его лицу…
В это же самое время в конторском вагончике, в кабинете начальника, продолжались дебаты, оснащенные яростной жестикуляцией и междометиями.
— А как не он? — сердился Стародубцев, размахивая старыми очками.
— Но все же сходится, Виктор Васильевич, — возбужденно сверкал глазами Смирницкий. — Вот он, голубчик. Отыскали мы с вами!
— А вдруг откажется, не я, мол, и все дела?! Что ты тогда делать будешь? Докажи попробуй.
Спецкор весело махнул рукой как отрубил.
— Утоплюсь. Пропадай мое журналистское счастье! Только не откажется он. Не может же он образ мыслей сменить — не валенки все же. Как считаете, Виктор Васильевич?
Старый, но все еще крепкий бывший полковник и раньше, как правило, на такие вопросы отвечал: «А я считаю до трех…» Не был он резинщиком и бюрократом. Но уж больно не нравилась ему вся эта история. Нет, не нравилась. Самое последнее дело писать в газету по пустякам, считал он. С другой стороны, авторитет этой самой газеты заставлял его в данный сложившийся момент принять решение, которое впоследствии могло навлечь беду на одного из его людей. Но выхода не было, и Стародубцеву пришлось принимать решение.
— Будь по-твоему, — наконец с неохотой произнес Стародубцев. — Есть у них в фургоне свободная койка, туда я тебя и поселю. И все дела. Годится?
— Годится, лучше и быть не может, Виктор Васильевич. Поселите прямо сейчас?
— Орло-о-ов! Вовка! — заорал Стародубцев.
В окошке радиостанции мгновенно появился Дятел.
— Ты вот что… Ты отведи товарища писателя и шестой вагончик, — мрачно приказал начальник, — чтоб постель там и все прочее. Понял?
Стародубцев, повернувшись к Смирницкому, добавил:
— Это рядом, через
— Благодарю, Виктор Васильевич. Уверен, все будет хорошо.
Радист и Смирницкий пошли к двери, а когда скрылись за ней, дотоле мрачное лицо Стародубцева неожиданно посветлело от какой-то, вероятно, лишь сейчас посетившей его мысли. По губам скользнула лукавая усмешка, он задорно качнул головой и даже унтом притопнул.
— Не знаешь ты моих ребят, паренек, — пробурчал он почти вслух и углубился в свои бумаги.
Обычно к мужьям, уезжающим в командировку, относятся плохо.
Но все-таки хорошее это дело — командировка. И не на какой-нибудь замызганный юг, а на Север и именно зимой, в эти сосны и кедрачи, в первозданную жизнь, в первобытный снег, освященный этой сказочной тишиной — особенной, но не абсолютной тишиной, потому что сюда, в этот маленький поселок, все же доносится гул ни на минуту не умолкающей трассы. Так думал, шествуя за радистом, корреспондент Виктор Михайлович Смирницкий, и первые строчки газетной статьи уже складывались в его гениальной голове. Зачатки творческого процесса прервал радист Володя Орлов.
— Вам повезло, — с обычной для него рассудительностью произнес он, — сегодня тепло. Минус двадцать два.
— Просто Сочи, — откликнулся Смирницкий.
— У нас и сорок бывает.
— Вот это уже нежелательно.
— И пятьдесят…
Смирницкий остановился.
— Слушай, Дятел, ты знаешь, в каких случаях жизни люди о погоде говорят? Чтоб сделать друг другу приятное, чтоб скрасить молчание. Ты что меня морозом запугиваешь?
— Так ведь холодно на самом деле!
— Ничего, я в армии шофером служил. На Севере, но на другом.
— Ну тогда конечно, — охотно согласился радист.
Когда они вошли в вагончик, Баранчук все так же ссутулившись сидел за столом.
— Привет, Эдик, — заявил радист с порога. — Вот, новосел к вам.
— Добрый вечер, — открыто и дружелюбно улыбнулся Смирницкий.
Баранчук молча поднялся из-за стола.
— Ну я пойду? — ни к кому не обращаясь, произнес радист Володя Орлов и тихо, культурно вышел.
И вот они стоят, эти люди, друг против друга — Баранчук и Смирницкий. Стоят лицом к лицу, откровенно разглядывая друг друга, и в их позах, а может, это только кажется, чувствуются две противоборствующие силы. Да, похоже на то, что так могут стоять два противника, достойные друг друга. Наконец Смирницкий доброжелательно протягивает руку:
— Виктор.
Баранчук чуть помедлил, но протянул свою:
— Эдуард.
И тут произошел диалог, спокойный такой диалог, смахивающий на обычный треп двух молодых людей. И выглядел он так.