Опасная обочина
Шрифт:
— Среда, как суббота, — пролепетал он.
— Глубокомысленно, — кивнул Иорданов. — Прошу к столу!
Все расселись. Все, кроме Баранчука.
— Адувард, иди кушать, — строго сказал дядя Ваня.
Баранчук поднялся со своей кровати, демонстративно потянулся, так что хрустнули суставы, молча накинул полушубок и вышел, бухнув промерзшей дверью.
— Что это он? — спросил Смирницкий.
— Черт его знает, первый раз таким вижу, — удивился Иорданов. — А вообще-то ты не
— Какой? — поинтересовался Смирницкий.
Словоохотливый водитель Иорданов было прикусил губу, но отступать все же не стал.
— Да как сказать… завел он в кабине проволоку и на ней гайки. Как рейс сделает, так одну гайку в сторону.
— Зачем?
— Вот и я говорю — зачем? А он говорит: чтоб знать, сколько заработал. Так ведь учетчик, говорю, на трассе стоит, считает. А он: а если занизит?
— Завтра — день, сегодня — праздник, — поторопил дядя Ваня, сухой ладошкой уцепив эмалированную посуду.
— Молодец, дядя Ваня, — поощрил Иорданов, — уж если праздник — ты в простое не будешь. Ну, с богом! За встречу. За знакомство.
— Будьте здоровы, — подняв кружку, сказал Смирницкий.
Радист — Владимир Иванович Орлов, — разметавшись на своей койке, с упоением читал замызганный томик Жюля Верна, когда в радиорубку ввалился Баранчук, как всегда не придавая значения стуку в дверь.
— Орелик, у тебя спиртное есть? Отвечай шибче.
— Есть немного. А что?
— Давай сюда! Шевелись!
— А… зачем тебе?
— Живо!
Радист кинулся к тумбочке и, разметав все, что там было, вытащил две бутылки пива. Посмотрел сквозь них на свет.
— Старое. Ты же не пьешь, насколько мне известно. Зачем тебе?
— Надо, — процедил Баранчук, заталкивая пиво в карман полушубка. — Гость в доме. Гуляй, Вася, от рубля и выше.
— А почему у Венеры не попросил? — настаивал рассудительный радист. — Уж кому-кому, а тебе бы она не отказала, точно знаю.
Баранчук отрицательно покачал головой, но все же пояснил:
— Нет ее ни на складе, ни дома. Записку оставил, чтоб принесла. Пока! Что до твоего дохлого пива, при случае отдам.
Баранчук уже был у двери, когда радист, его окликнул:
— Эд… Погоди-ка минутку. Да постой ты!
— Ну? — повернулся Баранчук, — Забыл что? Думай шибче.
— Этот корреспондент, что приехал, вроде бы по твою душу. Ты в газету писал? Извини, конечно. Не мое дело, но все же…
Эдуард Баранчук взглянул сквозь радиста и, ни слова не говоря, вышел вон. Не слишком-то разговорчив сегодня был летающий ас, не очень-то хотелось ему зря
В вагончике номер шесть неплановый пир шел своим чередом.
Вскорости вернулся и Эдуард Никитович Баранчук. Хлопнув изо всех сил промерзшей дверью, он вошел в свой вагончик, сбросил полушубок и поставил как ни в чем не бывало пиво на стол. Поставил и сел.
— Количество не исказит качество, — развел руками Иорданов. — Эдик, ты — гений. Нет слов. Подскажи источник, если не секрет.
— Секрет.
— Большой-большой-большой человек, — подтвердил дядя Ваня.
Тут-то и потускнел приоритет Смирницкого.
— Да стоило ли? — сказал он. — Есть же еще. Завтра работать…
Эдик зло усмехнулся:
— Чего ради приятной компании не сделаешь! А работать-то нам — не вам.
Вечер был еще далеко не поздний, за окном посвистывал ветерок — предвестник настоящей пурги.
А здесь, в вагончике, было тепло, уютно, мягко светилась лампа над столом, где после смены в приятной неге томилось и млело, казалось бы, дружеское застолье. Иорданов, разрумянившийся, с блескучими глазами, налил в алюминиевые кружки, поднялся и величаво предложил:
— Давайте, ребята, еще кислятинки. За связь города и деревни! Будем считать, что деревня — это мы. Горячий привет участникам банкета!
— Среда, как суббота, — кивнул дядя Ваня.
Все выпили. И Смирницкий с ними. Иорданов, жуя, уже похлопывал его по плечу, будучи человеком не просто общительным, а скорее контактным.
— Извини за любопытство, Виктор, ты к нам надолго?
— Хочешь спросить, зачем я здесь? Так, дружище?
— М-м-м… Интересно, не стану скрывать.
— Разыскиваю одного парня. По анонимному письму. Хочешь прочесть?
— Разумеется, хочу.
Не спеша Валентин Иорданов вытер руки видавшим виды платком, осторожно принял письмо и углубился в чтение. Все молчали в ожидании.
— Что скажешь? — наконец не выдержал Смирницкий, но посмотрел при этом почему-то на Баранчука — Любопытное письмо?
Иорданов неопределенно выпятил нижнюю губу, раздумчиво цикнул зубом, почесал в затылке, старательно изображая вариант известной скульптуры «Мыслитель».
— Ну, тут бы моя бабушка надвое сказала. Лично я в душе романтик и все такое прочее. Хотя некоторые места наводят на размышления.
И вдруг протянул руку Баранчук:
— Могу и я прочесть?
Гость немного помедлил, но письмо все же дал. И стал наблюдать.
— Пожалуйста, аккуратнее, — попросил он, — не порви. Оно уже истрепалось слегка. Много народу читало.
— Неужто так интересно? — пошутил Баранчук. — А если порву?
Смирницкий улыбнулся: