Опасная привычка заглядывать в окна

Эти странные и страшные события коснулись почти каждого в нашей редакции. А меня накрыло так, что я долго после них просыпался в ледяном поту, когда мне снился светлый лес, пчелы, гудящие над трупами, и тихо падающий снег в конце августа. События принесли много горя моим знакомым и тем, кого я не знал. Всего за пару недель прошла череда случайностей, фантастичных и даже бредовых, оставивших болезненный след. И, если бы мне кто-то рассказал о них, я бы не поверил.

Второй день рабочей недели ознаменовался тем,

что меня и Валеру Ярового, моего друга-коллегу, накрыла новая «маничка». И продолжалась до пятницы, сжирая все свободное время и все мысли, как и положено настоящей мании.

Мы могли бы добиться отдельных кабинетов, но ни у меня, ни у Ярового такой мысли не возникало. Уйма общих дел на работе и в свободное от оной время сплачивала нас в монолит. На наших дверях пыльно отсвечивали одна под другой таблички – «Отдел экономики» и «Отдел информации» и это нас устраивало.

Залихватские экономические анализы, обложившись бумажками, писал Яровой, а супер-информацию, снашивая туфли и обрывая телефон, добывал я.

Нас накрывало «маничками» время от времени. Редактор призывал всех писать попроще и показать в газетных статьях всю полноту наших талантов не удавалось. И мы то и дело находили бессмысленное, но интересное применение нашим филологическим способностям.

В новой «маничке» все было очень просто – у кого больше, тот и победитель. Невзирая на литературную ценность результата.

Начало ей положила доисторическая фраза: «Землю – крестьянам, фабрики – рабочим», которую по какому-то поводу выдал Валерка.

– Подиум – манекенщицам, – сказал я, наблюдая в открытую дверь , как по коридору вышагивает жирафьей грациозной походкой наборщица Алина – длинная, плоская и томная.

Валерка вскинулся, глянул на меня, подумал и сказал.

– Небо – птицам!

– Редакции – редакторам… – ответствовал я.

– Окна – домам…

– Пепельницы – сигаретам…

– Глобусы – географам…

– Шприцы – наркоманам…

И понеслось…

Вначале мы просто перекидывались парочками, через полчаса пустили в ход оргтехнику, сопя над клавиатурами, и прерывая тишину торжествующим уханьем в особо красивых случаях.

Одинокое стекло в шкафу одобрительно дребезжало, когда кто-то из нас орал: «Есть!» и победно бил по клавишам. В конце недели решено было подсчитать результаты и отметить победителя любимым напитком. Побежденный выставлял ящик пива. Светлого, если выиграет Валерка и темного, если выиграю я.

В папке «Маничка» на рабочем столе моего компа сидели: «чучела – таксидермистам»,«подсудимые – прокурорам» и прочие филологические перлы. Но я проиграл.

Потому что весь день писал текст, который давно должен был сдать, а более собранный Валерка уже отстрелялся. И весь нудный, потерянный для «манички», день я ревниво косился, как Яровой увлеченно шелестит клавишами. Я безнадежно от него отставал, злился, потому и материал не клеился.

В пятницу, утомленные, но довольные, мы подбили итоги. У Ярового, после того, как мы убрали одинаковые парочки, типа, «водка – алкоголикам» и «горы – альпинистам»,

оказалось тысяча триста двенадцать «что-кому». Мы немного поспорили насчет полублизнецов, у которых одна из частей была одинаковой у нас обоих. Например, у Валерия было «деньги – банкирам», у меня «деньги – ворам», у меня «молоко – младенцам», у него «молоко – коровам». Все-таки решили их засчитать, как признаки индивидуального вИдения мира. Единодушно не засчитали «мужчины – женщинам» (у Валерки) и «женщины – мужчинам» ( у меня). Хотя тут тоже можно было бы усмотреть признаки индивидуального вИдения романтичного, как ученик восьмого класса, Ярового и циничного, как студент-дипломник, меня.

Я разродился девятьсот пятнадцатью парочками и вынужден был пить светлое пиво. Правда, я прилично сэкономил, купив ящик на оптовой базе, и это грело мне сердце. Благородный Валерка приволок килограмм копченой ставриды, и мы душевно посидели в опустевшей редакции до половины одиннадцатого.

Наш кабинет продымлен, пропах рыбой и пивом, я присаживаюсь на подоконник и, стряхивая с ладоней крошки, распахиваю окно и впускаю грохот улицы, гудки машин, ритмичную музыку из бара с уличными столиками – летника, прямо напротив редакции.

– «Парфюмера», Жуков, надо читать, а не смотреть в кино, – разглагольствует начитанный Валерка. Он поправляет грязной рукой очки, сползающие с потного носа и этой же рукой проводит по волосам, откидывая их назад.

– Я пробовал, честно, – смиренно отвечаю я, сидя вполоборота, чтоб мне был виден кабинет и уличная жизнь – много букв, не осилил, а когда он в горы ушел, вообще скушно стало…

– Вот и я про то же, Виктор,… что народ нынче нич-ч-ч-его не читает, особенно молодежь. – Это слово он произносит с ударением на первом слоге.

– Мой племянник говорит: «что за ерунда – маленькие черные буковки на белом листе? То ли дело – кино, цветной экран, три дэ, четыре дэ!»

Валерка снова поправляет на крупном носу очки. Редкие волосы встрепаны и отрасли более, чем надо. Он то и дело запускает в них пятерню и откидывает голову, как конь в сбруе. Этот жест – четкий признак: Валерке больше не наливать!

– А ведь дело говорит! – поднимаю я палец вверх. Мне сейчас, в конце недели, не хочется никаких буковок на белом листе. Устал я от них, честно говоря. И еще я не совсем отчетливо вижу окружающее – то ли от дыма, то ли от пива.

Мы посидели душевно и плодотворно. И пошли провожаться.

Сидел народ в летниках, играла музыка, а беспризорники укладывались вокруг теплого канализационного колодца «солнышком»: ногами к теплу, головами, укутанными в клифты, наружу. Лучей у солнца было не меньше двадцати, разного возраста.

Валерка криво ухмыльнулся, кивнув на сытые физиономии за столиками.

– Делягам – летники, беспризорным – колодцы.

Мы были пьяны в меру, не так тошно было смотреть на окружающее. Наша бы воля, мы вообще из этого «в меру» не вылезали бы – жизнь заставляла.