Опасное молчание
Шрифт:
Не по возрасту легко вбежала хозяйка.
— Ну? — настороженно глянул Лоза.
— Стучала в дверь… а потом и в окно… Ни ее, ни матери добудиться не смогла… Но лампа в хате не погашена.
Лоза видит, как Гондий из-под приспущенных век недоверчиво косится на Мотрю.
— А у Гавришей? — спешит Лоза разрядить накаленную обстановку.
— Была, — кивнула жена. — Передала, что утром Михайлину в район, к секретарю партейному вызывают… Заторопилась она пораньше уложить детей. Я тоже пошла. Уже на улице из-за плетня увидела: старуха лампу погасила.
— Академики тоже в хате были?
— Нет, — Мотря отвела глаза, словно боялась себя выдать. Насчет Михайлины она соврала: не заходила
— Я ж говорил, эта рвань на сеновале спит, — Лоза заискивающе заглянул в лицо Гондию. — Ну, опорожним по стаканчику?
— А у этих… голодранцев-академиков оружия нет? Ручаешься? — спросил Гондий.
— Есть, есть, как у жабы перья, — хохотнул Лоза. Он залпом опорожнил стакан и, не закусывая, крякнул: — Горька, холера, да и жизнь не слаще!
Дверь отворилась, и на пороге бесшумно появился высокий горбоносый здоровяк с бычьей шеей. На груди у него висел автомат.
Горбоносый был в милицейской форме.
— Пес у Гавришей во дворе есть? — спросил Флояра.
— Пса нет, — уточнил Лоза, — только… хуже собаки там этот… белявый академик-писатель… У, холера, совет стопроцентный!
— Хватит, друже, пить, — предостерег Гондий, когда Флояра собирался опрокинуть второй стакан, — Выпьем, когда воротитесь, Явир! — обратился главарь к «милиционеру», все еще стоявшему в дверях. — Хату Гавришей найдешь?
— Хоть с завязанными глазами.
— Старайтесь без шума, — давал указания Гондий. — А к дивчине пойдем все разом. Лоза нас проводит. Помогай вам бог.
Мотря, дрожа от страха, прошла через сенцы в другую комнату, где спали дети. Как и в ту ночь, когда убили Захара Черемоша, она намеревалась молиться, но невольно шептала проклятья мужу и тем, с кем он связал свою судьбу… Господи, что им сделал Захар? Кормилец такой большой семьи… Когда-то… давно-давно это было, и все как во сне… Захар Черемош приносил ей охапки первой черемухи. Они с матерью были так бедны, что еле перебивались с хлеба на воду… Пугалась мать голодной бесприютной старости. Говорила: «Так так, у Захара работящие руки, добрый разум, но где он у нас в селе работу сыщет? Будет скитаться, искать заработка и куска хлеба. А у Лозы как-никак есть пара моргов своей земли, хотя он и безлошадный… Как-нибудь будете перебиваться…»
Сиротство и вечная нужда приучили к покорности. Не посмела ослушаться материнского слова и, не дождавшись Захара с солдатчины, покорилась, пошла за нелюба… Казалось, сам бог насмехался: весной прилетели аисты и свили на крыше гнездо. «То к счастью, к счастью аисты, благодарение богу», — мать радовалась за Мотрю. А Мотре хоть веревку на шею… Как полынь, горька жизнь с нелюбом. А было время, молила Исуса Христа, чтоб заставил впустить Лозу к ней в сердце. Да не помог бог. Уже и дети посыпались, а не живет Мотря, только дни доживает. Может, и грешна перед богом и детьми своими: стоило ей имя Захара услышать, стоило хоть краешком глаза издали взглянуть на него, дух захватывало в груди… Собою он был совсем неприметный: ростом мал, смуглое лицо, уже и лысеть начал… Но как открыто и приветливо смотрел он на людей… Кабы не драка тогда в правлении, быть бы ему, Захару, председателем. Да у Лозы нашлись крепкие свидетели, из тех, что за халявой нож носят, все и обернулось против Захара… А теперь он в сырой земле… Господи, не за себя страх гложет, за детей… Ночами заливалась слезами, говорила Лозе: советская власть крепко стоит.
Не пьет Гондий, глаза из-под приспущенных век зорко наблюдают за подвыпившим Лозой. У того язык развязался, горечь, обида и разочарование выплескиваются наружу: уже два срока назначили, чего ж там за кордоном медлят? Когда же придет их армия? Невмоготу становится вот так, на два фронта… земля под ногами горит!
— Пока что закордонный провид [9] приказывает беспощадно уничтожать коммунистов, комсомольцев и эту… рвань, что им подпевает!
Тем временем Мотря подкралась к окну. Осторожно открыла. Прислушивается… Где-то близко лают собаки. В просветах между тучами еще светят звезды, но по всему видно — будет гроза…
9
Руководство националистической организации.
Гондий насторожился. Ему почудилось, что кто-то пробежал под занавешенным женской шалью окном. Одним прыжком он очутился у лампы и загасил огонь.
— Мотря! — позвал Лоза.
Молчание.
— Ах ты, сатана! Удавка по тебе плачет! — послышался из темноты сдавленный крик Лозы. И почти одновременно с этим где-то неподалеку прострочила пулеметная очередь.
— Кретины! — еще не заподозрив неладное, раздраженно гаркнул Гондий. — Я же приказал…
— Мотря!!! — крикнул Лоза, выбежав во двор. Вслед за ним, озираясь, вышел Гондий.
— Побежала к калитке! — шепнул Лоза, заметив метнувшуюся в темноте фигуру.
Гондий нажал на спусковой крючок автомата, и Мотря, даже не вскрикнув, упала замертво.
Короткие выстрелы вперемежку с автоматными очередями приближались.
— Что это? Наши боевики попали в засаду? — Гондий схватил за ворот Лозу. — Продал? Забыл, что ждет отступника?!
— Побойся бога… — испуганно выдавил Лоза.
Отстреливаясь, во двор вбежал Флояра и, упав почти у ног главаря, крикнул:
— Измена! Явир убит…
— Ах ты, иуда! — в ярости захрипел Гондий, отшвырнув от себя Лозу.
Поняв, что не миновать здесь беды, Лоза бросился бежать.
— Черт, заело автомат! — ругнулся Флояра. — Убей! Убей его, Апостол! — с чувством дикой злобы и мести взвыл Флояра.
Не успел скрыться Лоза: на пороге хаты скосила его автоматная очередь.
— Помоги мне встать, друже, — простонал Флояра. — ногу прострелили…
Он не видел, какой угрюмой решимостью в эту минуту дышало искаженное лицо Гондия.
Не подозревая о коварном замысле, Флояра еще из последних сил пополз за ним, но Гондий плеснул свинцом в лицо своему телохранителю.
Петляя огородом, Гондий выбрался к придорожному кресту, месту явок, где много раз Лоза передавал бандитам продукты. От дороги в двухстах шагах начинался лес. Не добежав до леса, Гондий едва не наскочил на машину с «ястребками», которые по сигналу Христины мчались в село.
Припав к земле, бандит еще долго не решался поднять голову.
Взошло солнце, щедро рассыпая золото повсюду: и на соломенные крыши, и на листву деревьев, и на землю, где под кустами смородины возле дома Гавришей лежал кто-то прямо на земле, прикрытый белой простыней. А возле бочки с дождевой водой из-под рядна тоже виднелись кончики чьих-то сапог.