Опасные земли
Шрифт:
Трубка засопела.
– Не понял? – судя по голосу, Петухов собирался обидеться на «хамло» да еще и «необразованное».
– Пахнет сотнями тысяч! Сотнями тысяч в конвертируемой валюте!
– Ну прям и сотнями…
– А как же! Ведь там целый архив, я верно тебя понимаю?
– Я думал, тысяч двадцать за него отхватить… – ошарашенно промолвил Петухов.
– Так что с архивом? Ты его видел?
– Ну там это… Видел, конечно! Ну… какие-то разрозненные бумажки, штук десять или двенадцать. Все такие же старые, с тарабарщиной.
– Упырь – это наш наркуша? – уточнил Ровный.
– Нет, блин, я! Не тупи!
– Так время-то позднее. Вот кофеем заправляюсь для взбодрения мозгов, – антиквар помолчал, чтобы быстро выпалить: – Готов посильно вложиться деньгами. Пятьдесят на пятьдесят, договорились?
– Зато я не готов, – буркнул сержант. – Будешь у меня экспертом, понял?
– Тридцать процентов.
– Ты охренел, в натуре! Десять.
– Тридцать пять, – Ровный проявлял безграничную наглость.
– Во ты ваще! Наха-а-ал! Двенадцать.
Кирилл откашлялся, отставил кружку с кофе, чтобы не мешала.
– Артем! Имей совесть! Ты заплатишь наркоту максимум тысяч пять, пусть шесть – на большее у него фантазии не хватит! А в перспективе у тебя минимум двести тысяч! Евро! Без меня ты эти бумажки все равно выгодно не продашь, и ты мне при такой рентабельности пытаешься втюхать двенадцать процентов?! Имей совесть!
– Не-е-ет! – зарычал Петухов. – Это ты имей совесть! Мало того что я торчка нашел и развел! Так я уже вторую неделю к нему хожу с конвертами герыча на кармане! Понимаешь! Я! С «хмурым» в потных ладошках! Мимо всех ментов! Во мне радость в сорок два года залететь с героином, будто сраный барыга! И я тебе после этого отдам треть?! Ты совсем охренел, Пеневежневецких!
– Двадцать пять, – ответил антиквар, даже не обратив внимания на свою собственную прочно забытую фамилию.
– Пятнадцать.
– Двадцать пять процентов! Четверть! И считай, что я делаю большое одолжение по дружбе!
– Не больше двадцати.
– Двадцать пять, Артем. Подумай об аукционе, о двухстах тысячах и кончай сношать мне мозг.
– Ладно… уломал, блин, скотина жадная. Жду тебя завтра… нет, завтра у меня переговоры на весь день… Послезавтра. Я за тобой заеду, заберем бумажки и к наркуше – охмурять. Ты когда, вообще, машину купишь?
– Когда уеду в деревню. Не вижу смысла жить в пробках за свои деньги.
– Все с тобой ясно, Кира, – Петухов еще посопел, страдая от собственной сговорчивости. – Спать давай.
И положил трубку.
А Ровный расправился с остывшим кофе, в котором коньяк ощущался куда сильнее базового напитка, и ушел в единственную комнату квартиры. Она же кабинет, она же спальня. На единственном столе мультифункционального помещения его дожидались путевые записи, а может, и мемуары.
Вот на их счет было больше непонятностей, нежели понятностей.
Кто автор?
Явно дворянин,
Тем не менее если и мемуары, то очень странные. Весь классический канон псу под хвост! Ни тебе жизнеописания в молодые годы, хотя бы кратко, ни тебе повествования от первого лица, даже элементарно представиться не изволил! Изложение настолько нетипичное, что описанные события, пожалуй, можно реконструировать и пересказать своими словами, но соотнести с любым из известных исторических памятников выйдет вряд ли.
И ведь, пожалуй, не дневник.
Дневник подчиняется датам – это закон. Мол, сегодня, такого числа, постановил подняться в шесть утра, скакать на коне до завтрака, после написать письмо матушке, отобедав, нести вечное и доброе, а под вечер дать денщику Степану пятиалтынный. Проснулся к обеду, до вечера нес какую-то чушь, а денщику Степану дал в морду. Или как там у классика?
Хотя именно такой разудалый стиль больше всего подходит к запискам. При этом дяденька в курсе политики, в курсе придворной жизни, да еще в таких подробностях, что сомнения в сторону – все видел. Или не все, но достаточно много.
Интересная выходит история!
Кирилл уставился в пламенеющий «Гуглом» монитор компьютера, поерзал в кресле, констатировав, что трусы пропитались потом до состояния липкой ленты – такие стояли в Питере погоды.
– Глобальное потепление в действии – не соврали, сволочи… – пробормотал он, разумея Гринпис.
Пришлось вставать, брести в душ и переодеваться.
Пока нежился под струями, пока прыгал на ножке, силясь прицелиться в штанину шорт, Ровный мусолил с разных сторон мысль, что депеши де Лалена и условные мемуары, несомненно, связаны.
Повествование не имело начала – отсутствовали первые страницы. Но смысл и география говорили, что неизвестный героический дед, вывезший бумаги из Третьего рейха, вывез их не просто так, а как единый комплекс, представляющий ценность именно своим единством. Разбирался, ой разбирался старик в теме!
Как минимум знал старофранцузский. Много в стране победителей было таких знающих? Можно не гадать – единицы.
– Едет, значит, наш Филипп к Монлери, а с ним едет… неопознанный субъект, – сказал Ровный, так как отличался привычкой думать вслух, конечно, без свидетелей. – И если Филипп выжил, то… так-с, что за город означен в первой депеше?
Кирилл взялся за бумаги и извлек файл.
Шиме. Областной центр. Бальяж Шиме, или, точнее, превотство.
Мол, сим извещаю вашу светлость, что с Божьей помощью прибыл в Шиме по известному делу и приступаю к… следственно-розыскным мероприятиям.
Изрядно забытая историческая география застучалась в голову, и Ровный полез в большой атлас средневековой Европы, который купил в прошлом году за страшные деньги – едва не триста долларов. Как дань юности, конечно. Ну и на шикарный переплет позарился – уж очень солидно он выглядел. А вот как пригодилось!