Опасный синдром
Шрифт:
– Мне не о чем рассказывать, – она уткнулась взглядом в простыню, изучая плохо отстиранные пятна на посеревшей ткани.
Кларк усмехнулся.
– Да бросьте, Мария, ну неужели за столько лет на вас никто не покусился?
Видя, что Мария не реагирует на его провокацию, и не желая мириться с ее упорным молчанием, он принялся вкрадчивым голосом увещевать:
– Мне совершенно нет дела до вашей половой жизни. Я не собираюсь вас осуждать. Нам просто необходимо разобраться, что творится в вашей голове, а без анализа этой сферы воспоминаний мы не продвинемся дальше. Мария, будьте умницей. Отбросьте ложный стыд.
Ну, конечно, что ж тут такого постыдного рассказать как на духу то, что никому знать не следует? Выпотрошить то, что она
Голос Марии предательски сел, поэтому пришлось прочистить горло.
– Не знаю, чем это вам поможет, – негромко начала она, – моей первой и единственной любовью был скрипач, Дерек Майлз. Ему, как и мне, повезло попасть в Манхэттенскую музыкальную школу. Если вы не в курсе, это престижная консерватория с мировым именем, в которую просто так не пробиться. За меня просуетился мой папочка. Он не верил в меня, поэтому дернул за нужные ниточки своих многочисленных связей. Дерек поступил сам. И неудивительно. Он играл виртуозно, чисто, божественно. Преподаватели прочили ему великое будущее, и я была уверена, что они правы.
– Я любила в нем всё: его точеный профиль, его огромные, карие по-детски наивные глаза, его волосы, спадающие на лоб крупными каштановыми кольцами, его длинные тонкие пальцы. А когда он улыбался, в груди что-то замирало. Каждый раз, как мы встречались взглядами, я жутко смущалась и чувствовала, как щеки начинают пылать. Сейчас это кажется такой несусветной глупостью, но тогда я грезила о нем постоянно, даже тогда, когда садилась за фортепиано. Подумать только, чувства к нему чуть не потеснили любовь к музыке в моем сердце. Вы верите в любовь, доктор?
Кларк не ответил. Смотрел куда-то мимо Марии в грязную желтую стену, словно думал о чем-то своем.
– В общем, скрипка в его руках превратилась в дудочку Крысолова. Она заманила меня туда, где мне не стоило оказываться.
– Имеете в виду его постель? – доктор внезапно отмер. – Судя по последней фразе, его дудочка вас не впечатлила.
Мария закрыла лицо руками и рассмеялась:
– Скорее наоборот. Он сказал, что чувствует себя дятлом, который долбит дупло в сосне.
– Хм… весьма образно, – доктор сморщил переносицу.
– Он не захотел быть дятлом. А я поняла, что всегда разочаровывала тех, кого любила. Отца, потом Дерека. Наш короткий красивый роман разбился о старую, скрипящую кровать в его комнатке в общежитии. Я не виню его в этом. Никто не хочет быть дятлом. Мне было обидно другое. Уже через пару дней за моей спиной перешептывались по поводу того, что я в двадцать лет впервые увидела… ну… вы поняли, о чем я. Что самое странное, когда мы сталкивались с ним в коридорах, он не здоровался со мной, будто это я нанесла ему непростительную обиду. Мы не общались с ним восемь лет. Потом наши пути пересеклись на сборном концерте. Это был не дятел, нет. Это был разжиревший пингвин. Фрак и белоснежная рубашка усиливали сходство. Казалось, стоит ему совершить неверное движение, и пуговицы накрахмаленной рубашки с треском разлетятся в разные стороны. Жесткий воротничок впивался в его расплывшийся подбородок. А улыбка не казалась уже столь чарующей. Она была заискивающей и липкой, такой же липкой, как пот его ладоней, которыми он жал мои руки. Я долго отмывала их в туалете филармонии. Так же долго, как мылась в душе после первого и единственного раза с ним.
– Да уж. Нерадостная история. Надеюсь, дальше вам везло больше.
– До конца учебы и еще пару лет у меня ничего ни с кем не было. Никто не смог очаровать меня настолько, чтобы не вспоминать о скрипящей койке Дерека. Наверное, это можно считать везением?
– А потом?
– А потом я спала со своим концертным директором и была весьма довольна. Это ведь не такая редкая практика. Можно сказать, продолжение профессиональных отношений, правда, в иной плоскости.
– Можете рассказать подробнее?
Мария поборола порыв ответить резко.
– Джеф не был дятлом. Дятел видит перед собой дерево, а мужчина видит женщину.
– Как-то вы скупы на слова, Мария.
Мысленно Мария приказала себе успокоиться. Спокойно. Дыши. Спокойно. И у нее даже получилось ответить довольно ровно.
– А что вы хотите услышать? Вам рассказать про позы, количество подходов и интервал между ними?
Теперь уже закашлялся доктор:
– И правда, Мария. Достаточно. Давайте на сегодня закончим.
В этот раз Мария не расстегнула пуговицы на платье – она вырвала их «с мясом».
4.2
К счастью Марии, доктор больше таких тем не касался. Беседы стали носить иной характер. Теперь Кларка интересовали какие-то незначительные детали ее жизни. Мелочи. Но он не уставал повторять, что каждая мелочь может иметь существенное значение.
– Расскажите, чем вы любили заниматься в свободное время. Может, готовка? Вышивание? Вязание?
– Внизу в Левер-Хаус есть ресторанчик, так что стоило спуститься на лифте, и отличный ужин был обеспечен. На моей кухне готовила только Люси, да Джеф делал тосты к кофе. Мой максимум – поставить в микроволновку китайскую еду. Правда, как-то раз я даже вязала. Я заболела воспалением легких и лежала в больнице. Когда я пожаловалась Люси на скуку, она принесла мне моток светло-серых ниток и спицы. Сказала, что вязание хорошо отвлекает и успокаивает. Это считается любимым занятием? Люси научила вязать лицевые и изнаночные петли. У меня получалось и довольно сносно. Рукоделие пожирало всё время между процедурами и обследованиями, но назвать его успокаивающим у меня язык бы не повернулся. Худо-бедно я связала длинную полосу резинки. Джеф только усмехался по поводу моего вынужденного увлечения рукоделием. Зато потом произошла забавная ситуация. Как-то, прогуливаясь с Люси, мы забрели на стихийный рынок на одной из улочек Гарлема. Если боишься лишиться сумочки, то Гарлем не самое лучшее место для прогулок. Но, несмотря на его дурную репутацию, с нами ничего страшного не произошло. Напротив, мы повстречали старушку, разложившую на деревянном шатком лотке свой нехитрый товар – вязаные ажурные шали, яркие пончо, детские кофточки (Люси притормозила именно из-за них). А я заметила свитер, который показался мне очень красивым и подходящим Джефу. Цветом он напоминал те нитки, которые я долго мучила в больнице. Конечно же, я купила его, оставив сдачу обрадовавшейся старушке. Джеф растрогался, он почему-то решил, что свитер я связала сама, а мне не хотелось его разочаровывать. Носил его очень часто, свитер был ему к лицу. А теперь скажите, считается ли вязание моим любимым занятием? – улыбнулась Мария.
– Нет, не считается, – покачал головой доктор. – Любимое занятие – это то, что приносит удовлетворение.
– Тогда музыка. Я люблю играть на рояле.
– То есть, отдыхая от игры на рояле, вы играли на рояле? – усмехнулся Кларк.
– Вроде того. А вы, позвольте угадаю, в свободное время читаете? Толстой, Манн, Гюго и Фрейд – ваши любимые авторы. Даже не сомневаюсь.
– Мария, чтобы чем-то заниматься в свободное время, нужно его иметь. А у меня его просто нет. Так сложились обстоятельства, но я не поверю, что вы ограничили себя лишь музыкой.
– Увы. В остальном я ничем не примечательная личность с весьма узким кругозором.
В последующем Кларк частенько устраивал Марии блицопросы, напоминающие шоу, которое шло по субботам, где нужно было дать ответ как можно быстрее, чтобы не сгорели очки. Он спрашивал о любимых животных, питомцах, пристрастиях в еде, фильмах, местах, где Мария проводила время, книгах, которые ей нравились. Единственный раз Мария солгала. Это был вопрос о любимом цвете. Мария назвала зеленый, хотя на самом деле любила голубой – цвет неба, которого она не видела почти год.