Опекун для юной девы
Шрифт:
А теперь не один. С ней. Понять бы еще, в каком конкретно качестве… Принудительно женили, чтоб разгульную жизнь его прекратить? Но тогда почему на ней? Логичнее было бы на ком из местных, раз он сам не отсюда, чтоб к этой стране его привязать. И ее тоже — кому из местных презентовать. Хоть в качестве подопечной, хоть в качестве… да кого угодно, что она так на этой женитьбе зациклилась! Не было ничего такого, да он ее как женщину и не воспринимает совсем, «ребенок» да «ребенок»… Да только его ведь тоже приказом сверху осчастливили. Да и выбора у него не было, последняя она
И ведь она не уродина, вполне себе ничего. Ну, может худенькая слишком, но фигура-то есть. И если не сутулиться, это даже заметно. И… и глаза у нее красивые, мама всегда говорила. Большие, карие. И ресницы ничего, если их удлиняющей тушью подкрашивать. А волосы цвета ольхи глубину ее глаз оттеняют невероятно удачно… Вот кому только надо любоваться сочетанием различных оттенков коричневого? «Цвет ольхи», «цвет дуба», «цвет ореха»… Это ж не паркет в новую квартиру выбирать! Мужчины обычно предпочитают ярких, конкретных. Чтоб либо жгучая брюнетка, как Гаянэ, либо голубоглазая блондинка, как та же Даша. А она — серая, никакая, обычная. И характер не боевой, стучать в кабину, требуя развернуть самолет, в жизни не решится. Мышь с глазами.
Лишь услышав, как хлопнула входная дверь, она осмелилась начать раздеваться. Нет, Он, конечно, не походил на маньяка, но задвижки на двери ванной не было. Вода набралась едва ли до половины, но она залезла, не став дожидаться окончания процесса. И поняла, что действительно — хорошо. Теплая вода, горы белой пены (да, переборщила она с количеством), рассеянный свет, приглушенный шторкой. И одиночество. Спокойное, расслабленное. Никто не ждет, да когда же она закончит. Никто не торопит — самим фактом своего присутствия в квартире. Наоборот — у нее есть время, много-много времени, пока Он будет ходить, выбирая ей платье.
Он… имя так и не переспросила. Да что там — даже лица почти не запомнила. Высокий, длинноволосый, худощавый — как все, кого она здесь видела. Волосы — темно-русые, да, его хвост, достающий почти до пояса, она рассмотрела. А в лицо смотреть боязно, только один раз и решилась, когда он сам велел, да и то… Вот какого цвета у него глаза? Не разглядела. Куда там, если от одного взгляда в эти глаза у нее чуть сердце не остановилось! А прикосновения его! Он ведь просто руки касается, а ее будто током бьет… Это что, как в романах? «Их пальцы случайно соприкоснулись, и словно искра меж ними пробежала»? То есть, это она к нему так… неравнодушна? Да что за бред, он ей даже не нравится! Нет, нравится, конечно, но ведь именно деликатностью своей и нравится. Тем, что не пристает, даже намека себе не позволяет, а ведь они совсем одни, и ее никто не защитит, если вдруг он посмеет…
Бедная мама, если б она только узнала, что ее дочери предстоит жить в одной квартире с одиноким мужиком, причем совершенно непонятно, в каком смысле «жить»… Бедная мама! Она ведь думает, что Аня мертва… Нет, наверное, сообщили, что самолет пропал без вести, но ведь это одно и то же, все пропавшие без вести самолеты потом находят разбившимися в каких-нибудь диких
Вновь стало больно, и опять покатились слезы. Да, она сумела убедить себя, что с ней все не настолько плохо, чтоб плакать. Но мама! Мама никогда об этом не узнает, и плачет сейчас по ней… как и папа… А папа сейчас ругается, проклиная мать, за то, что позволила ей полететь. Папе всегда нужен виноватый, и виноватым назначается кто угодно… Это жутко злило ее раньше, но теперь было просто жаль папу: он тоже переживает, очень, просто не умеет иначе справиться с эмоциями… А еще начнет названивать тетя Вика, интересоваться новостями, громко сочувствовать и требовать, чтоб кто-то куда-то бежал, что-то у кого-то требовал…
Она практически видела это: дом, мама, сидящая, сгорбившись, на кухне, папа, нервно меряющий шагами комнату, трезвонящий телефон… Не только тетя Вика. Еще знакомые. Знакомые знакомых. Все уточнить, а точно ли Аня была в том самом самолете, «выразить надежду», которой сами и близко не испытывают…
— Аня! — негромкий голос раздался слишком близко.
Она вздрогнула, расплескивая воду, не сразу сообразив, кто он, где она. А потом судорожно пытаясь прикрыться, хотя пены было еще много, и эта пена и так скрывала все.
— Вот всю дорогу боялся, что ты уснешь, и ты все-таки уснула, — Он возвышался над ней, беззастенчиво отдернув шторку. — Давай-ка ты вылезай, Анют, так и утонуть недолго. Надо мне было тебя спать уложить, прости, не сообразил сразу, что ты не в том состоянии, чтоб оставлять тебя в воде без присмотра.
— А можно я все-таки без присмотра вылезу? Я в нормальном состоянии, правда, — под его взглядом она чувствовала себя беззащитной, было страшно, что сейчас он нагнется, протянет руку…
— Ну конечно, — он лишь улыбнулся и отступил, задергивая шторку. — Я подожду в гостиной, не бойся.
Вышел. И сразу стало легче дышать. Все же от одного его присутствия словно воздух электризуется… или этого воздуха просто становится меньше. И как она могла так заснуть, что пропустила его возвращение? И ведь действительно, едва не утонула. Вот уж… куда нелепей: попасть в страшную-престрашную Сибирию, чтоб обнаружить, что она нестрашная и утонуть в ванной. Для этого, конечно, стоило сюда попасть!
Раздосадованная, напуганная, да и просто излишне взвинченная из-за того, что он не постеснялся зайти к ней в ванну, водные процедуры она заканчивала скомкано и излишне быстро.
Он ждал, морщась от коктейля ее отрицательных эмоций, да мысленно ругая себя за преступную халатность. Назвался опекуном, а сам… За пару часов едва ребенка не погубил! Да, он, конечно, не специалист, но можно ж было сообразить, что усталость, нервы… Нельзя ей было в ванну! Люди такие хрупкие. Так быстро устают. Так легко умирают…
— А ш-што вы делаете? — она стояла возле самой двери и смотрела на него широко распахнутыми глазами. Из всех эмоций — одно удивление и осталось. Ну — и то польза.