Операция «андраши»

Дэвидсон Бэзил

Иначе оставались слова, и призывы, и государственные гимны, и упоминания в приказе, и даже медали, и благосклонные взгляды порядочных девушек, предлагающих свое девство, как билет в царствие небесное, в царствие небесное ревностного служаки, где есть все, что положено: и прекрасная карьера, и гарантированное счастье для всех героев. Но если тебе не нужно ни то, ни другое — ни эти нежные обещания, ни это царствие небесное, — ты остаешься с ничтожно малым. Но зато оно реально, на него можно опереться, можно спрятать в себе и знать, что оно будет с тобой и наутро. Ты остаешься с очень простой, очень

четкой и ясной задачей: просуществовать, просуществовать как можно пристойнее, просуществовать и выдержать до конца и остаться — если ты сумеешь, если тебе позволят — живым и более или менее невредимым. Вот то горючее, на котором работают армии, как бы торжественно ни гремели гимны, и без этого горючего успех невозможен. Тут, в самой сути вопроса, песня была той же, всегда одной и той же — неважно, какие в ней пелись слова.

Вершина Главицы осталась позади, они вслед за Марко, скользя, спустились по глинистому восточному склону, крикнули «свои!» спрятанному там часовому и вскоре были уже на тропе, по которой он ехал с Борой на заре. Он почувствовал, как тяжело и упорно заработали лопатки его лошади, когда она начала взбираться по крутому подъему на Венац.

У подножья Корнуэлл подождал его, и теперь они ехали рядом, покачиваясь в седлах, примиренные, готовые разговаривать.

— Рассказывайте ваши новости, Том. А потом я расскажу мои.

— Только Андраши, и больше ничего. Вы же читали радиограмму. Были еще две — все о том же. Им не терпится, чтобы вы отправили его к ним. Даже обещают прислать самолет.

— Так прямо и передали?

— Я же вам говорю! — Он встретил взгляд Корнуэлла, внезапно ставший враждебным, и разозлился. — Им, наверное, кажется, что вы сидите тут сложа руки. Был даже запрос, можно ли ожидать Андраши на этой неделе. То есть теперь уже на прошлой.

Неожиданно Корнуэлл улыбнулся.

— Кажется, они проснулись, — сказал он. — Наконец-то. Ну а у вас все в порядке?

— Нормально.

Крутой подъем кончился. Он начал думать о Корнуэлле. Да, ты из порядочных, только в голове у тебя не все дома. Тебе приспичило сделать что-то выдающееся. И ничто другое тебя не интересует. Даже медали и девушки тебе ни к чему, а только сумасшедшая твоя идейка. А потому с тобой шутки плохи… Да, ты опасен, как бомба с часовым механизмом. И ты вот-вот взорвешься. А твоя милая старая мамочка долгие одинокие годы будет пить чай с тартинками, сидя в кресле на ухоженном газоне и глядя на твою фотографию — ту, на которой ты снят перед отъездом из Каира: аккуратно причесанные волосы, новая форма и лицо двадцатипятилетнего джентльмена, безупречно хладнокровное и корректное — нос, правда, коротковат, и выражение чуть-чуть наивное, а вообще-то воплощение порядочности, высочайшей порядочности и чистоты. И она будет в летние вечера показывать эту фотографию детям твоей сестры — если, конечно, у тебя есть сестра. Но Корнуэллу он сказал, и вполне искренне: «А знаете, я рад вас видеть». Каждый человек несет бремя собственного риска. И у него это Корнуэлл.

Он смотрел на тупые бурые уши своей лошади, слушал Корнуэлла и думал о том, как главицкая десятка ждет и смотрит на торчащие в отдалении трубы Митровицы, зловещие и близкие. Он думал о долгих проведенных вместе ночах, о ледяном ветре, о кромешном мраке

и о зимнем снежном безмолвии. Милай, Милован, Станко — когда еще будут подобные им? Задавать этот вопрос не имело смысла. Да никто его и не станет задавать. Они там и ждут того, что должно произойти. Сегодня ночью они заберутся в глухую чащу на Венаце и будут ждать там. Они уже ждали так. И будут ждать еще. Все это уже бывало прежде. Он устало сгорбился в седле.

Корнуэлл объяснял:

— … а потому мне придется немедленно вернуться на тот берег.

Все, что Корнуэлл говорил раньше, он прослушал.

— И пожалуй, вам лучше будет поехать со мной. Раз приемник работает.

Он понял не сразу, все еще какой-то частью сознания сосредоточенно и спокойно следя за тупыми бурыми ушами, чуть наклоненными вперед. Теперь хотя бы ясно, что должно произойти — во всяком случае с ним.

Глава 3

Но пока еще было не время думать об этом: сначала им предстояло добраться до Дуная. Легче всего было бы добраться туда напрямик, через леса Плавы Горы. Но Марко решил иначе.

— Мы поедем по равнине. На Грегоровац и через митровицкое шоссе.

Огромный крюк, как будто совсем ненужный, и прямо на глазах у врага.

Марко отмел их возражения, высмеял их. Зачем они, собственно, прячутся в горных лесах? Спасают свои драгоценные шкуры? Сейчас, когда готовится наступление? Когда трусы разбежались?

— И чего это он так расходился? — проворчал Бора, поворачивая коня.

— Дурак проклятый, — согласился Том. Однако он рассердился еще больше, когда Корнуэлл добавил язвительно:

— Вовсе нет. Это же искусство ведения партизанской войны, как вы не понимаете?

Они повернули прямо на юг и скоро были уже на равнине у подножья Плавы Горы. Лес остался позади, и они ехали теперь по широким полям, еще хранившим слабые следы борозд, оставленных плугом мирного времени и затертых бездельем войны. Вокруг в холодном предвечернем полусвете простиралась серая равнина. Они ехали молча, втягивая ноздрями сырой воздух.

Они проезжали через деревни, куда через день-два вновь нахлынут враги. Там властвовал страх. В бесформенных развалинах еще держался запах гари. Прошло ровно пять месяцев с тех пор, как враг в последний раз был здесь, но запах гари способен сохраняться долго. Он способен сохраняться до следующего раза.

Когда их окутала ночная мгла, Марко сказал вызывающе:

— Ну, спать мы, во всяком случае, будем в постелях.

Они ничего не ответили, но про себя обрадовались.

В смоляном мраке они въехали еще в одну деревню. Марко остановился, и они тоже остановились, прислушиваясь. Марко разговаривал с крестьянином.

— Не хочет нас впускать, — сказал Корнуэлл.

— Ну, я его не виню, — пробормотал Том. Но он винил крестьянина. Винил ожесточенно. Завтра… ладно, завтра это начнется. Но ведь пока не началось! И до тех пор ему отчаянно хотелось хоть несколько часов проспать в постели.

Они прислушивались, не сходя с лошадей.

— Вы что, с гор?

— Нет, мы здешние.

— Вы в горы уходите?

— Нет, мы отсюда никуда не уйдем.

— И теперь тоже? — настойчиво спросил крестьянин, — Остаетесь, значит?