Операция "Берег"
Шрифт:
— Вот это правильно. Отсчитывай, не сбивайся. И не теряйся. Твои-то сотоварищи вроде ушли.
— Ничего, найдусь. Я не иголка.
Двинулся Митрич к ущельной лесенке-подъему. Сержант-татарин и остальные хозбойцы куда-то делись, но это обстоятельство красноармейца Иванова не особенно волновало. Бой был рядом, отчетливо тарахтел «максим», совсем близко, в прибрежном блиндаже, требовательно орали в телефон. Вот прямо как дома очутился, разве что река огромная рядом, что слегка непривычно. Да ладно, на реку оглядываться не будем.
* * *
Ноябрь 1942.
Официально нашелся красноармеец Иванов через два дня. Приполз-вернулся от начальства в траншею Тимофей, который курский, привел с собой мелкого человека:
— Вот этого, что ли, Иванова надо, а?
— Ты Иванов? Дмитрий Дмитриевич? — злобно поинтересовался невеликий ползун.
Митрич удивился:
— Даже не думаю отрицать. А что случилось?
— Вот ты скотина! — душевно поведал гость.
— Тоже не буду отрицать. Только это в каком смысле? — уточнил нехороший Иванов, пытаясь вспомнить, где мог видеть это узкое лицо.
— Упырь! Сука бездушная! — горько и проникновенно сказал узколицый. — Какого… я тебя искать должен? Мерзавец! Даже писать тебя в «без вести» или «в дезертиры», и то непонятно.
— Товарищ взводный! — узнал Митрич. — Я же потерялся. Артналет, пристань вся бахает, страх невыносимый, а вас никого нету. Растерялся от неопытности, заметался… вот, сюда пристроили.
— Точно упырь. Совести вообще нет, — горько сказал взводный — со спрятанными под нахлобученную шапку ушами он был вообще неузнаваем. — Ты кому заливаешь? Я до войны на торгбазе работал, навидался умников.
— Виноват. Простите великодушно. Я же пехота, сразу по месту и попал. Чего, думаю, бегать? Опять же немцы лезут.
— Гад ты! Понял? Откровенно гад! У меня уже две трети хозвзвода в траншеях сидит, причем совершенно официально, без фокусов. А снабжения никто не отменял! Вот сейчас заберу тебя, будешь работать, а потом за самовольство под суд пойдешь.
— Товарищ лейтенант, все ж пусть Митрич здесь работает, а? — осторожно вмешался Тимофей-курский. — У меня в отделении пять человек, и не единого сержанта. А Митрич опытный, опять же со снайперскими склонностями. С утра уже двоих фрицев щелкнул.
— Анархия у вас тут. Герои, понимаешь. От ужина не отказываетесь, нет? А нам как работать? Вот как?! — начал накручиваться младший лейтенант.
— Товарищ взводный, я ж после ранения. Мне бегать сложно. А тут сижу, постреливаю полегоньку, посильный труд, — завздыхал Митрич. — Вы уж простите за бестолковость. Вот, возьмите для важных хозяйственных работ. Сегодня с немца взял, швейцарская вещь.
Младший лейтенант посмотрел на трофейный складной нож.
— Взятка, так, Иванов? Между прочим, до обидного ничтожная взятка. Прямо даже оскорбительная. Ладно, воюй. Но числишься за моим взводом! Человек ты в годах, толковый. Мне такие нужны. Обстановка улучшится, чтоб непременно вернулся!
— Так точно!
Хозяйственный младший лейтенант и Тимофей-курский, сидя на дне траншеи, скрутили по «козьей ножке», обсуждая ситуацию. Митрич лежал под балкой, наблюдая за немцами. Винтовка ждала наготове. Слушал негромкий разговор. Да, с ситуацией было ясно —
Сталинград. Советские автоматчики. Ноябрь 1942-го.
* * *
О том, что хозяйственного младшего лейтенанта убило, Митрич узнал случайно. Уже, наверное, почти неделя прошла — что для тех боев очень много. Сам Иванов уже исполнял обязанности командира отделения — Тимофея-курского тяжело ранило, но вроде дотащили до медицины живым. Отделение было, конечно, символическое — четыре штыка, в смысле, три автомата и «ручник», обеспечивающие плотность огня в решающие моменты, ну и вспомогательные винтовки. Но сидело отделение чуть впереди, выгодно простреливало угол за развалинами аккумуляторной — позиция немаловажная для местной войны, что велась между остатками двух практически разрушенных цехов, и дистанции отсчитывались десятками метров.
Врылся в камень и землю товарищ Иванов, знал здесь каждый швеллер, каждую кирпичную щель и мятую трубу. Отмечал направления и ориентиры, просчитывал варианты за своих и за немцев. Царь и бог сектора «на аккумуляторной». Знал, что так и будет, пока не убьют. Или тяжело ранят. Разок уже зацепило, но под рукой прошло. Замотали на месте, потом ротный силком в медроту погнал: — «обработают, не будь дураком, воспалится».
Вернулся Иванов из глубин двухсотметрового тыла, оказалось, удачно передохнул — сразу немца снял, видимо, новенький у фрицев появился, не знал, что за разбитым баком лежащего человека тень выдает.
Так оно и шло — охота, пугание гранатами, пережидание минометных налетов. По-правде говоря, артиллерией немцы редко били, авиация сюда вообще не налетала — уж слишком близки позиции, запросто своим на головы снаряд или бомбу влепишь.
Знал Митрич, что и на той стороне имеется свой «царь и бог». Наверное, унтер какой-нибудь, а может, фельдфебель. Разок даже, наверное, видел его, вернее, угадал по уверенному движению. Но в тот момент был Иванов с автоматом, очередью достать не удалось. Догадлив, чуток и верток был фриц, что и понятно — иначе какой из него траншейный бог?
А дни были длинные, емкие. Прямо целая жизнь, а не день. Зарывалось «полу-отделение», улучшало фортификационную ситуацию. Изыскали мятую совковую лопату, Митрич сделал короткую рукоять, выправил инструмент. Этой ценностью, топором и малыми саперками вкопались под фундамент непонятно чего. Спорили: Тимоха-саранский и Вовка считали, что плиту для какого-то большого станка заливали, Митрич с Серго полагали, что фундамент бракованный, его специально прикопали. Но нора-блиндаж получилась надежная, выручала.