Операция «Дуб». Звездный час Отто Скорцени
Шрифт:
Дёница мучили опасения. Ему казалось, что радикальные действия преждевременны. По его мнению, Гитлеру предпочтительнее сохранить союз с Италией на тот период, пока будет происходить наращивание численности немецких войск на территории страны. «Я полагаю, что время у нас еще есть и его можно использовать для укреплений наших позиций в Италии путем переброски туда еще нескольких наших дивизий».
Гитлер же был снедаем нетерпением. «Мы должны действовать немедленно, – заявил он Дёницу. – В противном случае англосаксы не замедлят нанести нам удар, например, оккупируют аэродромы. Фашистская партия на сегодняшний день пребывает в растерянности, однако, как
И все же, к великому раздражению Гитлера, и другие высокопоставленные чины, например, Кейтель, также высказали свои сомнения в целесообразности поспешных действий в рамках операции «Штудент» и предлагали постепенное усиление присутствия Германии на Апеннинском полуострове.
Еще больше оригинальных советов Гитлер получил от маршала Альберта Кессельринга, командующего немецкими войсками в Италии. Кессельринг, которого солдаты называли «улыбающийся Альберт», по натуре был оптимист, довольно редкое явление среди генералов. Кроме того, всем была известна его любовь к Италии. Кессельринг имел смелость предположить, что с Бадольо можно взять слово.
«Кессельринг полагает, что нынешнему итальянскому правительству можно доверять, – вспоминал Дёниц, – и поэтому он против всякого вмешательства в дела Италии с нашей стороны». В ответ на такое предложение Гитлер лишь мог закатить глаза. «Кессельринг – неисправимый оптимист, – заявил фюрер парой месяцев ранее. – И мы, скажем так, должны воспринимать этот оптимизм с осторожностью, чтобы он не упустил того момента, когда на место оптимизму должна прийти суровость». По мнению Гитлера, вера Кессельринга в порядочность итальянцев была не чем иным, как невероятной и недопустимо опасной наивностью. Гитлер был неприятно поражен, узнав, что большая часть немецких дипломатов в Риме также были склонны доверять заверениям Бадольо в верности союзу с Германией.
Бесконечные дебаты, что велись в «Волчьем логове» несколько дней после переворота в Риме, сводились к решению одного-единственного вопроса: должна ли Германия на свой страх и риск немедленно предпринять решительные действия против нового правительства Италии, например, ввести в столицу войска и восстановить у власти фашистов, либо занять более осмотрительную, «поживем – увидим» – позицию? Первый вариант, если его успешно воплотить в жизнь, служил залогом того, что итальянцы не перебегут на сторону врага, что, впрочем, само по себе еще не давало никаких гарантий успеха. С другой стороны, если не торопиться, это давало время усилить немецкое присутствие на Апеннинах, что, в свою очередь, увеличивало шансы Гитлера на успех в случае, если Германии придется противостоять объединенным силам Италии и союзников, причем в не столь отдаленном будущем.
Помимо сомнений и тревог в том, что касалось положения на фронтах, у Гитлера имелись и другие причины противодействовать итальянскому перевороту, некоторые вполне очевидные, другие – не очень. Во-первых, переворот представлял для Германии серьезную проблему в том, что касалось его освещения в прессе. Потеря союзника на данном этапе войны могла отрицательно
Тем не менее круги пошли гораздо дальше, нежели границы рейха. Гитлер опасался, что измена Италии может подтолкнуть к тому же и других союзников Германии, таких, как Румыния и Венгрия. Осмелев, они поспешат спрыгнуть с тонущего корабля стран «оси», чем еще больше ослабят способность рейха вести войну и лишат его доступа к месторождениям полезных ископаемых. «Если Италия рухнет, – писал Мартин Борман в письме супруге 23 июля, то есть за два дня до переворота, – это наверняка будет иметь последствия среди венгров, которые сами по себе вероломны, хорватов, румын и прочих».
Еще более зловещей была вероятность того, что итальянский переворот станет искушением для заговорщиков внутри самой Германии. (Сам того не зная, Гитлер счастливо избежал покушения на свою жизнь, запланированного заговорщиками на март 1943 года. Один немецкий генерал вместе со своими сообщниками спрятал бомбу с часовым механизмом на самолете, на котором фюрер вылетел из Смоленска в «Волчье логово». Бомба не взорвалась, и покушение не состоялось.) Переворот, отмечал Геббельс, «может вселить в некоторые преступные элементы в Германии уверенность в том, что они способны осуществить то же самое, что и Бадольо и его приспешники в Риме. Фюрер приказал Гиммлеру предпринять самые жесткие полицейские меры в случае, если подобного рода угроза появится и у нас».
Было также очевидно, что у Гитлера имелись и личные мотивы спасать Муссолини и вновь поставить его у кормила власти или по крайней мере того, что он нее осталось. В 1938 году Гитлер дал в отношении дуче напыщенное обещание: «Если ему вдруг понадобится моя помощь или он окажется в опасности, то может быть уверен, что я не брошу его в беде, что бы ни случилось, даже если против него объединится весь мир». И вот теперь, летом 1943 года Гитлер был полон решимости сдержать свою клятву, хотя, по всей вероятности, у него имелись для этого гораздо более эгоистичные мотивы.
К несчастью для фюрера, с практической точки зрения имелся ряд факторов, которые, казалось бы, противодействовали поспешным решениям в отношении Италии. Как предполагали Дёниц и другие военачальники, успех авантюрного плана Гитлера повернуть назад стрелки римских часов во многом зависел от жизнеспособности фашистской партии. Без ее активной помощи любое грубое вторжение в итальянскую политику со стороны растерявших популярность нацистов могло спровоцировать волнения среди итальянцев и в итальянской армии. Гитлер судорожно пытался обнаружить в остатках обезглавленного режима хотя бы самые малые признаки жизнеспособности.
То, что он обнаружил, повергло его в уныние. Лишившись дуче, фашистская партия развалилась буквально на глазах. Более того, 27 июля кабинет Бадольо принял решение о ее роспуске. Гитлер отказывался понять, как политическая сила, которая на протяжении двух десятков лет доминировала в политической системе страны, могла в одночасье испариться. Тем не менее поступавшие из Рима известия не оставляли сомнений: фашизм в Италии доживал свои последние дни. Фашистский режим рухнул, и, похоже, навсегда.