Операция "Ы"

Иванов Виктор

вишне­вую Полтавщину на обратном пути...

Потом был снова грузовик, потом километров десять пришлось протопать на своих двоих, тогда и изложил Женька свой таинственный план непременного путеше­ствия на юг, в Крым.

В нем взыграла жажда скорого обогащения. Женька пристрастился к картам. Карточные игры, проклятие сту­денческих общежитий, изгонялись из оных постоянно, вы­рывались с корнем, но корни, как и у всякого сорняка, были настолько глубокими, что снова и снова давали живитель­ные ростки. Играли тайком, по ночам, в строго опреде­ленных комнатах, где подбирались ребята стойкие, те, которые не продадут,

не настучат. Но сбои бывали. Так однажды, по недомыслию одного хронического должника, пожелавшего разом освободиться от карточных долгов и наступавшего на четверку преферансистов, в том числе и Женьку, последний основательно погорел. Его на два месяца лишили стипендии, что, в общем-то, еще больше пристрастило его к временным карточным выигрышам. Благо, в любом городе всегда найдутся любители острых ощущений карточной игры.

На юге, по уверениям Женьки, картежников было пруд пруди! Они по всей стране только и ждали того момента, чтобы сняться с засиженных мест и отправиться на поиски мига удачи и больших денег...

Эти злосчастные двенадцать километров откровений Женьки неожиданно враз и навсегда рассорили троицу друзей. Шурик первым посчитал себя вправе возмутиться. Возмутиться он был не просто вправе, но и должен был по долгу звания комсорга группы.

Женька поначалу ерепенился, кричал, что дорога — не подходящее место для комсомольских собраний, а тем более для оргвыводов. Потом говорил, что дико сожалеет о рассказанном, что с Шуриком и Дубом — двумя закостеневшими остолопами — он в разведку не пошел бы!

Тем не менее оргвыводы последовать не замедлили. Поскольку где-то на горизонте маячила долгожданная мор­ская дымка, в славном городе Симферополе дороги друзей должны были разойтись. Шурик и Дуб дали друг другу слово порвать всякие отношения с Женькой. Но тот плелся за ними, то обгоняя на каком-то грузовичке, то отставая на день-другой.

У моря, в молодежном пляжном месте, именуемом Гур­зуф, они порой случайно встречались. Всякий раз ребята видели его резавшимся в преферанс в компании старень­ких дедков, под полосатым зонтиком. «Расписать пульку», так начинался южный день Женьки и так заканчивался далеко заполночь.

Шурик с Дубом устроились работать на кухню в один из пионерских лагерей, которыми южный берег Крыма был усеян, как звездами его ночное небо. В первый же день ребята, отъевшись на кухне под заботливым оком шеф-повара тети Агаты, посчитали, что им чертовски повезло: на полном пансионе, море под боком, работа — не бей лежачего! — и множество красивейших девушек вокруг.

Первым на это необъяснимое явление южных мест обратил внимание Дуб.

В присутствии легкого на язык друга Федьки Шурик немного тушевался. Он как-то сразу отходил в компании товарища на второй план и не бывал избалован девичьим вниманием.

В выходные дни, которые полагались ребятам, они уходили на городской пляж Гурзуфа: девушек посмотреть, себя показать, мороженым полакомиться, съесть удиви­тельного вкуса крохотные фирменные пельмени, которые мастерски готовил в городской столовой один старый тата­рин Ахмет. Ахмета знал весь Гурзуф и все отдыхающие, Ахмет тоже знал весь Гурзуф и был знаком со всеми отды­хающими.

Шурика Ахмет заприметил в первый же приход в пель­менную, когда Шурик скромно пристроился в очереди, пока его товарищ Дуб

флиртовал с двумя незнакомыми девушками, приехавшими отдыхать из самой Москвы.

— Москвички! Ты представляешь,— настоящие моск­вички! — суетился Дуб, задумав нечто, одному ему изве­стное.

«И чего он так?» — подумал Шурик.

Старый Ахмет посмотрел на Шурика из квадратного окошка своей раздаточной (она же кухня, где месилось тесто, лепились и потом варились в котле пельмени) — и сказал:

— Откуда будешь, сынок?

— Из Энска,— ответил Шурик.

— Студент?

— Студент.

— Второй курс будешь?

— Первый закончил.

— Почему такой тощий? Ешь плохо? Денег мало?

— Я работаю. В пионерском лагере. Хватает...

— А друг твой? Вон, тот... Почему такой упитанный? — Конституция, наверное, такая.

— Глупый твой друг просто и хитрый!

— Почему вы так решили?

— Он думает, что он умный. Он думает, что перехитрит всех! И свою судьбу.

Дуб, усевшись с москвичками за освободившийся сто­лик, вместе с ними смеялся какой-то своей очередной шутке.

— Умный человек сначала подумает, а смеяться потом станет. Вот эта тарелка — твоя, ты хорошо понял меня, сынок? — сказал мудрый Ахмет и положил пельменей в та­релку Шурика побольше.

Шурику удивительно везло в жизни на добрых людей. Встречались разные, а след в жизни оставляли только добрые.

Через неделю Дуб собрал свои нехитрые вещички и ко­ротко объяснил Шурику:

— Ты понимаешь, это такой шанс. Такое один раз бывает. Еду с Лялей в Москву. Знакомиться с ее родичами. В Москву! Понимаешь?

Лялей звалась одна из девушек-москвичек.

Заняв у Шурика двадцать пять рублей, он отбыл, как говорят, в неизвестном направлении. Уехал.

Шурик остался и «допахал» в пионерском лагере ку­хонным рабочим до конца сезона, когда, наконец, настала пора уезжать в Энск и ему.

Наступала осень, а с нею и новый студенческий се­местр. Все возвращались по домам, на круги своя. Вернул­ся нежданно-негаданно из далеких из краев и Дуб. Он ничего не стал объяснять и на вопросы Шурика только тихо пожимал плечами, дескать: не сложилось, ошибочка вышла... Шурик от природы был деликатным человеком, в душу не лез, но понял, что Дуб — он и в Москве оказался «Дубом».

* * *

С осени Шурик неожиданно для себя увлекся театром. Этому не было никакого логического объяснения. С дет­ства, с момента осознавания самого себя он ни разу не обнаруживал в себе качеств, хоть в какой-то степени свя­занных с артистической карьерой. Наоборот, он всегда критически видел себя со стороны: обнаруживал не всегда симпатичную физиономию в очках, торчащие уши, немного неуклюжую походку, почти всегда застенчивый взгляд и неприятную привычку краснеть по любому поводу.

А началось это по случаю готовящихся торжеств к ок­тябрьским праздникам.

Студенческий капустник взялась довести до необходи­мой кондиции руководительница студенческого театра, в прошлом актриса городского драматического театра, ныне заслуженная пенсионерка. Она рьяно взялась за дело. Она собирала студенческую братию по ночам в институтском актовом зале, вместе с ними писала и переписывала сцена­рий, распределяла роли и нечаянно обратила внимание на стеснительного и угловатого Шурика.